Какую хунту родит Россия? Часть I
14 Сентября 2003

• Версия для печати

Будущее России непрозрачно. Потому что к власти пришли политики в погонах, которые не любят говорить о своих планах. Поэтому будущее России приходится восстанавливать из картин прошлого стран, уже переживших периоды военного правления.

Пиночет был добрый дедушка, но народ при нем обнищал

Десять лет назад, летом 1993 года, еще до расстрела парламента, я написал статью под названием «Южноамериканский вариант». В ней я рекомендовал, для того чтобы разобраться в происходящем, начать с признания факта резкой деградации нашей страны в социально-экономическом плане. Те, кто пытался определить тот уровень, на который мы опустились, уже тогда искали аналогии в Латинской Америке, и такие аналогии, действительно, напрашивались сами собой.

Специалисты по Латинской Америке вносили со своей стороны важную поправку. Они подчеркивали, что мы провалились не только на уровень этого континента, но к тому же еще и в его вчерашний день. Сегодня там худо-бедно стабилизировалась демократия (неизвестно, правда, надолго ли), а недавнее прошлое Латинской Америки- это чехарда военных переворотов и правление разных хунт, ни одну из которых не поминали потом добрым словом. Высказывая опасение, что «их вчера - это наше завтра», я писал в вышеупомянутой статье:

«Можно ли на этом фоне говорить о конституционном строе, о демократии, о политических партиях и их программах?... При трезвом рассуждении становится совершенно ясным, что на том базисе, который мы сегодня имеем, никакая демократия вырасти не может, а реально возможно только возникновение диктатуры с каким-нибудь марионеточным парламентом, используемым в качестве фигового листа для сохранения благопристойного вида перед «демократическим» мировым сообществом».

Затем в России последовал расстрел парламента и поспешное избавление от трупов, которых, по сравнению с официально признанной цифрой, было на самом деле раз в десять больше. Многим вспомнился тогда эпизод из романа «Сто лет одиночества», когда войска расстреляли рабочих-забастовщиков и один из героев романа, чудом оставшийся в живых, очнулся в поезде, битком набитом трупами, которые потом сбросили в океан. А власти потом уверяли, что никакого расстрела не было. «В Макондо, - говорили они, - ничего не произошло, ничего не происходит и никогда ничего не произойдет. Это счастливый город».

Призрачный поезд из Макондо, города, который придумал колумбийский писатель Габриэль Гарсиа Маркес, проследовал в октябре 1993 года без остановки через Москву, захватил еще более тысячи трупов и опять бесследно исчез вместе с ними.

А «элита» нашей так называемой интеллигенции встретила расстрел парламента восторженным визгом, еще раз доказав, насколько прав был Ленин, когда говорил именно о такой интеллигенции, что она вовсе не «мозг нации», а совсем иное вещество.

Многие представители интеллигенции открыто мечтали тогда о приходе «русского Пиночета», который задавит своей железной рукой «этот проклятый народ», мешающий проводить «либеральные реформы». В конце 1999 года им объявили по телевидению, что долгожданный Пиночет явился, и они возликовали. Сегодня их снова охватывает беспокойство: «Пиночет», то бишь Путин, оказался не совсем таким... жестоким, каким они его себе представляли.

А какой смысл они, собственно, вкладывали в этот символ - «Пиночет»? Что они знали о Чили времен правления Пиночета? Создается впечатление, что они либо плохо понимали, что представлял собой режим Пиночета, либо, наоборот, понимали очень хорошо, но умалчивали о том, о чем им невыгодно было говорить.

Известный чилийский мистик Мигель Серрано пишет о Пиночете в четвертом томе своих воспоминаний: «Именно он виноват в том, что... в Чили была установлена система сверхкапитализма и ростовщичества. Пиночет предал своих самых верных соратников, обманув в последний раз и навсегда надежды народа и чаяния националистической молодежи». Наши специалисты по Латинской Америке выражают своеобразие диктатуры Пиночета в следующей формуле: «Правоавторитарная диктатура проводит в жизнь неолиберальную экономическую модель». Правительство Пиночета пришло к власти в государстве, которое при Сальвадоре Альенде контролировало до 90% экспорта и 2/3 всего импорта, где издержки радикального огосударствления экономики проявили себя, возможно, в наибольшей степени. Поэтому в Чили кинулись, как и у нас, в другую крайность: целью стало создание альтернативной этатизму свободной рыночной экономики. Военные взяли на себя лишь функцию установления политической стабильности, а в экономике позволили, как и у нас при Ельцине, резвиться сколько угодно мальчикам из чикагской школы, предоставив им карт-бланш и отстранив своими штыками общество от участия в проводимом над ним эксперименте. Пиночет выполнил роль арбитра, стоявшего над различными политическими, военными и экономическими группировками господствующего блока, ни одна из которых не обладала всей полнотой власти.

Из Чили сделали испытательный полигон для экономистов чикагской школы, которые решили добиться экономической стабилизации любой ценой, а именно с помощью рекомендованной МВФ «шоковой терапии». Главным ее элементом была пресловутая приватизация.

В результате усилилось могущество финансово-олигархических кланов, но на этом фоне происходило разорение, сокращение производства и доли в ВВП предприятий обрабатывающей промышленности - ее продукция в 1982 году составила 74% от уровня 1973 года. Эта промышленность страдала от недогрузки производственных мощностей, нехватки финансовых ресурсов и трудностей сбыта продукции из-за конкуренции импортных товаров. Разрушению национальной промышленности способствовали снижение таможенных тарифов и отказ от протекционизма. Был также взят курс на расширение экспортного производства сельскохозяйственных культур в ущерб производству продовольственных культур для нужд внутреннего потребления.

Импорт престижных товаров изменил структуру массового потребления на фоне поляризации доходов населения Чили. Выбор этих товаров был очень широким, но они были не по карману даже средним слоям, не говоря уже о других категориях чилийского общества.

После шести лет реформ в Чили интеллектуальная обслуга правящего класса стала кричать о чилийском «экономическом чуде», ссылаясь, в частности, на стабильно высокие темпы роста ВВП, ликвидацию дефицита госбюджета и т.п. Еще раньше, чем в Чили, в начале 70-х годов, такими же успехами могло похвастаться военное правительство Эквадора. Те, кто следил за ситуацией в Эквадоре, отмечали: «Как показал период «нефтяного бума», увеличение валютных поступлений и рост ВНП страны еще не означают достижения сбалансированного экономического развития, повышения материального и культурного уровня населения. В стране углубляется социальное неравенство, развивается процесс концентрации богатства на одном полюсе и обнищания - на другом».

И чилийское «чудо» тоже было достигнуто слишком дорогой ценой, настолько дорогой, что при подведении баланса издержки перевешивают достижения. К числу этих издержек относились: рост внешнего долга, который увеличился с 3,3 млрд. долларов в 1973 году до 20 млрд. 690 млн. долларов в 1986, причем надежды на скорую выплату этого долга остаются иллюзорными, и Чили в течение десятилетий будет работать на своих кредиторов при сокращении государственных инвестиций ниже уровня 60-х годов. Высокая инфляция; подрыв национальной промышленности; падение средней реальной зарплаты ниже уровня 1970 года; маргинализация и обнищание населения. 60,4% всех доходов приходилось на долю 4,2% наиболее обеспеченных слоев.

Кризис начала 80-х годов разрушил иллюзии. Пришлось возвращаться к старым методам. Государство снова вмешалось в управление банками и поставило под свой контроль 70% капиталов финансовой системы страны, сохраняя главенство в стратегических отраслях и ВПК. Этот возврат к этатизму вызвал беспокойство «рыночников», но после выхода из кризиса все вернулось на круги своя.

Подводя итоги чилийскому эксперименту, аналитики отмечают, что его успехи касались лишь макроэкономических факторов. На благосостоянии и жизненном уровне большинства населения страны они положительным образом не отразились. Свыше 40% чилийцев жили за чертой бедности; треть населения получала зарплату ниже уровня 1970 года; доход 80% чилийцев не достигал средненационального уровня.

Наши реформаторы (Гайдар и его команда), когда начинали свои изуверские опыты над Россией, прекрасно знали, до чего довели Чили их единомышленники чикагского разлива. Однако они восхваляли лживыми голосами чилийское «экономическое чудо» на страницах российской печати, предусмотрительно умалчивая о его неприглядной обратной стороне. Любезный их сердцу Пиночет был всего лишь американской марионеткой, а Чили все же маленькая страна, хотя и длинная. Невмешательство правительства Пиночета в экономику можно было обеспечить без труда.

Название моей статьи «Южноамериканский вариант» было не совсем верным. Латиноамериканские военные диктатуры нельзя подогнать под один шаблон, варианты были разные, и чилийский среди них - как раз не типичный. Для нас этот вариант - пройденный этап, его негативные стороны всем видны, поэтому начинается естественный процесс поиска других вариантов, но поиск этот, как уже говорилось вначале, заведомо ограничен все тем же южноамериканским диагнозом.

В Бразилии, где много диких обезьян

В августе 1992 года Россию посетил бельгийский политолог Жан Тириар. Ряд наших печатных органов опубликовал тогда его статью «Европа до Владивостока», в которой он предупреждал: «Великая Россия, оставшись одна, превратится в снежную Бразилию. Она не имеет ни малейшего шанса стать мировой державой». Тириар, глядя на мир со своей, европейской точки, исходил из того, что, хотя Бразилия по численности населения уже перегнала Россию, но тоже имеет огромную территорию и богатые природные ресурсы, ее роль в мировой экономике и политике практически нулевая, и если Бразилия завтра вдруг исчезнет, как Атлантида, в волнах океана, мир и не ощутит этой потери. И если этот мир вчера еще невозможно было представить себе без России, то завтра с такими «мыслями о невозможном» придется смириться.

Однако у Бразилии, как и у России, есть свои комплексы, с той, однако, принципиальной разницей, что если наши комплексы определяются воспоминаниями о великом прошлом, то бразильские - мечтами о великом будущем. Отсюда и неудачные попытки Бразилии выйти в космос. Россия сегодня похожа на промотавшегося помещика, который изо всех сил старается пускать пыль в глаза и по-прежнему изображать «большого барина». Что думают о себе бразильцы, пусть скажут они сами. «Ни одна из стран мира, - писал бразильский автор А.де Жуниор,- не сравнится с Бразилией по своим возможностям. Ее огромная территория, занимающая почти половину Южной Америки, демонстрирует полное структурное, географическое и политическое единство. Согласно демографическим подсчетам, эта страна могла бы обеспечить проживание в будущем от 900 млн. до 1 млрд. 200 млн. человек. Ее огромные минеральные ресурсы и энергетический потенциал - это величайшая держава недалекого будущего».

В Бразилии еще в 1887 году возникла первая в Латинской Америке корпоративная военная организация - Военный клуб. Армия стала носительницей идеи грядущего величия страны. В октябре 1960 года журнал Военного клуба писал: «Истина заключается в том, что Бразилия не может остановиться. Ей придется выполнить свое историческое предназначение и к концу нашего века превратиться в великую державу».

Волна военных переворотов, прокатившаяся по Латинской Америке в 60-70-х годах, началась с так называемой «апрельской революции» бразильских военных - переворота, осуществленного 1 апреля 1964 года. Интеллектуальной основой государственного переворота и образцом для подражания в других странах с авторитарными военными режимами стала доктрина национальной безопасности, разработанная бразильской Высшей военной школой. Несмотря на клятвы в верности западной демократии, эта доктрина больше соответствовала сугубо латиноамериканской цивилизационной специфике. Она придавала понятию «интересы национальной безопасности» тотальный и всеохватывающий характер, абсолютно не свойственный англо-американской, протестантской политической культуре, основанной на строгом разделении властей и отделении политики от экономики.

Классовый подход былых времен заменяется теперь цивилизационным подходом. Применительно к Латинской Америке стало возможным рассуждать об «иберо-католическом авторитетном комплексе», основанном на «совмещении сферы власти и сферы права», что совершенно не свойственно англо-протестантской либеральной традиции.