Последнее слово Навального
21 Декабря 2014

• Версия для печати

С. Пархоменко

― 21 час и почти 10 минут в Москве, это программа «Суть событий», я Сергей Пархоменко. Обычно я начинаю эту программу с фразы «как обычно». Ну, потому что, действительно, вот уже 11 с половиной лет все происходит как обычно.

А эта программа начнется не совсем так. Точнее, может быть, совсем не так, как начинаются программы, потому что я бы хотел посвятить немало времени тому, чтобы прочесть здесь в эфире целиком, от первого до последнего слова, один очень важный документ, который появился в нашей с вами жизни сегодня, и мне кажется, что это очень важное событие. И мне кажется, что это текст, который сыграет в нашей жизни большую роль и который будет долго помниться.

Заткнуть не удалось. Все равно Навальный существует. Все равно голос его слышен

Q22

И я совершенно не исключаю, например, что наши с вами дети, причем довольно скоро, дети, которые уже сегодня учатся в школе, будут писать, я не знаю, выпускные сочинения по этому тексту, или по мотивам этого текста, с размышлениями над этим текстом. Может быть, они будут учить наизусть какие-нибудь фрагменты из него, может быть, они будут пытаться растолковать этот текст вместе со своими учителями.

Не знаю только, на каких уроках: на уроках истории, или на уроках обществоведения, или на уроках русского языка. Не знаю. Но мне кажется действительно, что это нечто очень важное, что в нашей жизни появилось и что останется и в учебниках, и в книгах, и в истории, и что вообще будет играть существенную роль для нас с вами. Вот этот текст.

«Сколько раз в своей жизни человек, который не занимается чем-то криминальным и противозаконным, может произнести последнее слово? Нисколько, ноль раз. Или, может быть, если ему не повезет, случится один раз. За последние полтора года, два года, с учетом апелляций и так далее – это мое шестое, седьмое, может быть, десятое последнее слово.

Вот эту фразу – «Подсудимый Навальный, вам предоставляется последнее слово» – я уже слышал много раз. Такое впечатление, что у нас последнее слово – ну, для меня, для кого-то, для всех, может быть, наступают последние дни. Постоянно от тебя требуют сказать последнее слово.

Я говорил это, но, в общем-то, вижу, что последние дни не наступают. И самое главное, что меня в этом убеждает – если бы я всех вас здесь сфотографировал, вот так вот, втроем, а лучше всех вместе, с представителями потерпевших так называемых. Это вот те люди, с которыми я общаюсь в последнее время. Люди, глядящие в стол. Понимаете? Вы все постоянно смотрите в стол. Я с вами со всеми разговариваю, а вы смотрите в стол, постоянно, все. Вам нечего сказать. Самая популярная фраза – вы ее точно знаете – которая обращается ко мне, следователи, прокуроры, сотрудники ФСИН, вообще кто угодно, судьи по гражданскому праву, по уголовному, говорят эту фразу чаще всего: «Алексей Анатольевич, ну, вы же все понимаете».

Я все понимаю. Но я не понимаю одного – но вы-то почему без конца смотрите в стол? У меня нет никаких иллюзий. Я понимаю отлично, что никто из вас сейчас не вскочит, не перевернет этот стол, и не скажет: «Да надоело все! Я сейчас ухожу!» И не встанут представители «Ив Роше» и не скажут: «Убедил нас Навальный своими красноречивыми словами».

Человек устроен по-другому. Человеческое сознание компенсирует чувство вины. Иначе бы люди постоянно выбрасывались, как дельфины. Ну, невозможно просто прийти и постоянно думать. Прийти домой и рассказать своим детям, мужу: «Вы знаете, сегодня я участвовал в том, что мы сажали заведомо невиновного. Я теперь страдаю и буду страдать постоянно».

Люди так не делают, они устроены по-другому. Они либо скажут: «Ну, Алексей Анатольевич, вы же все понимаете». Либо они скажут: «Нет дыма без огня». Либо они скажут: «А не надо было на Путина лезть». Как вот процитировали слова представителя Следственного комитета: «Если бы он не привлекал к себе внимание, не размахивал бы руками и не мешал проходу граждан, то, наверное, все бы обошлось».

Но, тем не менее, для меня очень важно обращаться именно в эту часть зала или к тем, кто посмотрит или прочтет мое последнее слово. Достаточно бесполезно, но, тем не менее, люди, смотрящие в стол – это же, по большому счету, такое поле битвы, которая происходит между теми жуликами, которые захватили власть, и нормальными людьми, которые хотят власть изменить.

Мы же бьемся за людей, смотрящих в стол. За тех, которые пожимают плечами, ничего не делают. В условиях, когда можно просто не делать какой-то подлости, они ее делают. Известная цитата (сегодня все любят кого-то цитировать), известная книжка «Убить дракона»: всех учили плохому, но почему же ты, скотина, оказался первым учеником? Это не обращено конкретно к суду.

Количество людей, смотрящих в стол, которые либо просто вынуждены делать подлость, либо – даже чаще всего – когда их никто не заставляет делать эту подлость, они просто смотрят в стол, они отворачиваются и пытаются игнорировать происходящее. И наша битва за людей, смотрящих в стол, чтобы объяснить вам еще раз, чтобы вы не смотрели, а сами себе признались: все, к сожалению, в нашей прекрасной стране, вся власть и все, что происходит, основано на бесконечном вранье.

Я здесь стою и готов постоять сколько угодно раз, для того чтобы вам всем доказать, что я не хочу терпеть это вранье и не буду его терпеть. В буквальном смысле вранье во всем, от первого до последнего слова, понимаете?

Мне говорят, что интересы русских в Туркмении – их не существует, зато за интересы русских на Украине нужно начать войну. Мне говорят, что русских в Чечне никто не обижает. Мне говорят, что не существует ничего такого. Мне говорят, что в «Газпроме» не воруют. Я приношу документ о том, что у этих конкретных чиновников есть незарегистрированное имущество, есть компании. Мне говорят, что ничего такого нет.

Я говорю, что мы должны прийти на выборы и победить вас на выборах. Мы регистрируем партию, мы делаем многие вещи. Мне говорят: это все ерунда. Мы на выборах побеждаем, а вы в них не участвуете, не потому, что мы вас не пускаем, а потому, что вы неправильно оформили документы.

Все построено на вранье. На ежечасном вранье, понимаете? И чем более убедительные доказательства чего-либо приносит любой из нас, с тем большим враньем мы сталкиваемся. И это вранье просто стало механизмом, который использует государство. Оно стало сутью государственной власти, сутью ее.

Мы смотрим выступления первых лиц – там же вранье от первого до последнего слова, в крупных вещах и в мелочах. Вчера выступает Путин: «У нас нет дворцов». Да мы фотографируем эти дворцы в месяц по три штуки, выкладываем, показываем. «Нет у нас дворцов. Нет у нас никаких олигархов, которые кормятся от государства». Да вот же, пожалуйста, документики посмотрите, как руководитель РЖД на кипрские и панамские оффшорные компании половину уже госкорпорации отводит.

Зачем терпеть это вранье? Зачем смотреть в стол? Извините, что я вас в какую-то философию утягиваю, но жизнь слишком коротка, чтобы в стол смотреть. По большому счету, ну а что там, в этой жизни-то? Я не успел оглянуться — мне уже почти сорок. Не успею оглянуться – и какие-то внуки. А потом мы все не успеем оглянуться, и мы уже лежим в постели, и вокруг нас стоят родственники, которые думают: «Скорее бы он отдал концы и освободил жилплощадь». И в какой-то момент мы будем понимать, что не имело смысла вообще ничего из того, что мы делали, для чего мы смотрели в стол и молчали.

Смысл имеют только те моменты в нашей жизни, то время, когда мы делаем что-то правильное, когда нам не нужно смотреть в стол, когда мы можем просто честно посмотреть в глаза друг другу, просто поднять эти глаза. Вот это имеет смысл, а все остальное смысла не имеет.

Именно поэтому, да, для меня, я не скрою, это болезненная ситуация. И хитрый, болезненный формат, который выбрал Кремль для борьбы со мной, когда они не просто меня пытаются посадить, а каких-то притянуть туда еще невиновных человек. Офицеров, там, с пятью детьми. И я должен смотреть в глаза его жене. У нас очень многих людей по Болотному делу посадили ни за что, просто для того, чтобы застращать меня. Сейчас брата моего. Понимаете, вот у него тоже жена, двое детей, и я должен как-то вот сейчас с родителями. Они все понимают, поддерживают, я им очень благодарен, моей семье.

Передайте им там всем: да, они меня этим цепляют. Тем, что они вместе со мной каких-то еще невиновных людей паровозом тащат. Но – может быть, плохую вещь скажу – но даже взятие заложников меня не остановит. Потому что все в жизни не имеет смысла, если терпеть бесконечное вранье, быть согласным со всем. Причем, без причины. Просто быть согласным, потому что, вот, мы согласны.

Я никогда не соглашусь с той системой, которая выстроена сейчас в стране, потому что эта система направлена на то, чтобы грабить всех, кто находится в этом зале. Ведь у нас все выстроено в таком смысле, что существует хунта, прямо в буквальном смысле хунта. Двадцать человек, которые стали миллиардерами, захватив все – от госзакупок до продажи нефти. Еще тысяча человек, которые находятся на крупной кормежке у этой хунты. Не больше тысячи. Депутаты и основные жулики. Есть несколько процентов активного населения, которому это не нравится. И есть миллионы глядящих в стол. Я не остановлю свою борьбу с вот этой хунтой. Я буду продолжать агитировать, баламутить – как угодно – тех самых людей, которые глядят в стол, в том числе вас всех. Я не остановлю это никогда.

Я могу сказать, что я не жалею, что позвал людей на несанкционированную акцию. Вот та акция на Лубянке, из-за которой все началось, она, прямо скажем, не удалась. Я не жалею ни секунды, что я это сделал. Я не жалею ни секунды о своих действиях, которые я направил в сторону борьбы с коррупцией, на расследования и так далее.

Адвокат Кобзев несколько лет назад, когда мы разбирали дело «Газпрома» или «ВТБ», не помню уже, сказал мне вещь, которая запомнилась: «Алексей, а ведь тебя точно посадят, потому что ты к ним лезешь таким образом, что они этого не стерпят. Рано или поздно, тебя посадят».

Опять же, человеческое сознание компенсирует это, невозможно жить постоянно с мыслью «Ой, меня посадят». Она вытесняется из головы, но, тем не менее, я отдаю себе отчет в этом во всем. Я могу сказать, что я не жалею ни об одном из своих действий. Я буду и дальше призывать людей участвовать в коллективных действиях, в том числе реализовывать свое право на свободу собраний. Да, я считаю, что у людей есть законное право на восстание против несправедливой коррумпированной власти, против хунты, которая украла все, которая все захапала, которая триллионы долларов выкачала из нашей страны в виде продажи нефти и газа. И что мы получили-то от этого всего? Ничего.

В этой части я повторяю то, что я сказал в последнем слове по «Кировлесу». Ни у кого ничего не изменилось. Мы позволили им, именно мы, глядя в стол, нас ограбить, мы позволили увезти эти наворованные деньги в Европу, мы позволили им превратить нас в скотов.

Что мы приобрели? Чем они с нами расплатились? Чем они расплатились с вами, глядящими в стол? Да ничем! Здравоохранение у вас хорошее? Нет у вас здравоохранения! Образование у вас есть? Нет у вас образования! Дороги вам дали хорошие? Не дали вам хороших дорог.

Вот такая зарплата у секретаря суда, 8 тысяч или 9 тысяч, со всеми надбавками, может, 15. Давай спросим у судебного пристава: я сильно удивлюсь, если он получает от силы 35-40 тысяч рублей. Вот, понимаете? Парадоксальная ситуация, когда десяток жуликов всех нас – вас – грабят каждый день. А мы все это терпим. Я это терпеть не буду.

Повторю еще раз, сколько нужно будет здесь стоять, в метре от этой клетки, внутри этой клетки, – я постою. Есть вещи более важные. Я хотел бы еще раз, завершая, сказать, что трюк удался, там, с моей семьей, с моими близкими. Но, тем не менее, они меня поддерживают во всем. Но, собственно говоря, никто из них не собирался становиться политическими активистами. Поэтому нет никакой нужды сажать моего брата на 8 лет или вообще сажать. Он не собирался заниматься политической деятельностью.

Уже принесено нашей семье достаточное количество боли и страданий в связи с этим. Нет никакой нужды усугублять это все. Я же сказал, что «взятие заложников» меня не остановит. Но, тем не менее, я не вижу, зачем власти этих заложников нужно убивать сейчас.

Я призываю всех абсолютно – это, знаете, наивно, может быть, звучит, и над этими словами принято смеяться и иронически ухмыляться – жить не по лжи, но ничего другого не остается. В нашей стране вот в этой ситуации никакого другого рецепта не существует.

Я хочу поблагодарить всех за поддержку. Я хочу призвать всех жить не по лжи. Я хочу сказать, что я уверен абсолютно, что изолируют меня, и посадят, и так далее. Но, как говорится, на его место придет другой. Ничего уникального и сложного я никогда не делал. Все, что я делаю, может делать любой человек. Я уверен, что и в Фонде борьбы с коррупцией, и где-то еще найдутся люди, которые будут продолжать делать то же самое, вне зависимости от решения вот этих судов, единственная цель которых – это придание вида законности. Спасибо».

Вот, это текст, который оказался сегодня последним словом Алексея Навального и был произнесен сегодня днем в зале заседаний Замоскворецкого районного суда города Москвы. И вот, собственно, напутствуемые этим текстом, прокуроры, судья, а главное, те, кто в реальности будут решать это дело – ну, не судья же это, которая формально сидела в этом зале, а вот те, кто, собственно, там, на том конце телефонного провода, которые на самом деле определяют приговор, они, значит, отправились думать над приговором.

Прокуратура попросила для Навального 10 лет, для его брата Олега – 8 лет. Это очень ожидаемо. Да, собственно, и не важно, сколько там попросила прокуратура. А если бы она попросила год, или 3 года, разве приговор от этого стал бы менее абсурдным, разве само обвинение, которое развалилось, стало бы менее фальсифицированным? Мы же видели, как это все происходит.

Мы же видели, как последовательно на протяжении многих месяцев разваливалось следствие, как один за другим на сторону защиты, то есть, на сторону Навального, переходили свидетели обвинения, объясняя, что не было никакого ущерба, не было никакого воровства, не было никаких злоупотреблений, это абсолютно намеренная клевета, и ничего за ней, кроме желания изолировать от общества человека, который стал популярен благодаря своей оппозиционной деятельности, благодаря своим разоблачениям, благодаря своей анти-коррупционной борьбе, ничего больше за этим обвинением по делу «Ив Роше» нет, это было совершенно ясно, совершенно очевидно. И ничего прокуроры, там, две девицы, которые в прокурорской форме выступали на этом, формально, так сказать, участвовали в этом процессе – чуть не сказал «выступали». Они не выступали, им сказать было абсолютно нечего. Они продемонстрировали те бумажки, которые были им для этого процесса даны, которые были заранее, так сказать, собраны и подтасованы для этого. Ну, и, вот, собственно, ничего у них больше за душой и нет.

Впрочем, это неважно. А важно то, что вот есть этот человек, и, по всей вероятности – ну, вот пока объявлена эта дата, 15 января – по всей вероятности, 15 января будет объявлен ему тюремный срок. Он невиновен. Обвинение фальсифицировано. А срок этот будет для того, чтобы еще надежнее отделить его от нас. Ну, вот несколько месяцев он провел под домашним арестом – ничего не получилось. Видите, заткнуть не удалось. Все равно Навальный существует. Все равно голос его слышен. Все равно работа его продолжается. Все равно за это время огромное количество публикаций, огромное количество расследований, масса каких-то замечательных аналитических текстов и просто каких-то маленьких реплик.

В общем, человек эти месяцы прожил активной, серьезной, деятельной, плодотворной жизнью вместе с нами. Вот домашнего ареста оказалось недостаточно. Ну, значит, надо засунуть его куда-нибудь в какое-нибудь совсем страшное место, реально за решетку, реально за колючую проволоку, так, чтобы вот физически не было никакой возможности у него получать какие-то сведения от нас, а нам получать какие-то сведения от него и каким-то образом слышать то, что он хочет нам сказать.

Это должно произойти 15 января. Я думаю, что 15 января будет каким-то важным днем в нашей жизни. Я думаю, что 15 января произойдут, наверное, какие-то важные события и в Москве, и, может быть, еще в других городах. Потому что достаточное количество людей не захотят просто так выслушать этот приговор 15 января. Не захотят глядеть в стол, как сказал Навальный, в тот момент, когда этот приговор будут зачитывать, глядеть в стол вместе с судьями, вместе с прокурорами, вместе с фальсификаторами этого дела. Вот, собственно, нам предстоит всем разделиться 15 числа на тех, кто глядит в стол, и на тех, кто не глядит в стол.

Не исключено, конечно, что нас попытаются еще и обмануть. И что на самом деле вот эта дата 15 января – это ложная дата, и в действительности никто не станет ждать до 15 января, а спешно объявят этот приговор, ну, в какое-нибудь такое время, которое считается самым безопасным с точки зрения реакции людей. Ну, понятно, что это, скажем, 31 декабря – прекрасное время, или 30 декабря, когда как-то все погружены в нарезку салата, все уже бегают за какими-то последними, там, может быть, подарками, я не знаю, наряжают елку, смотрят «С легким паром!». Ну, в общем, вот происходят какие-то такие события, которые явно совсем не подходят для того, чтобы выслушивать чей-то приговор и каким-то образом реагировать на этот приговор. Вполне возможно, что так и будет, я совершенно этого не исключаю. Но сделать с этим ничего невозможно, кроме того, что просто внимательно следить за этими событиями.

Люди, которым было велено Навального посадить, пока останавливаться на этом пути не собираются

Но пока объявлена эта дата 15 января. 15 января должна совершиться очень большая несправедливость. Есть для этого все предпосылки, потому что тот факт, что после того процесса, который произошел, после всех обстоятельств, которые мы видели в суде на протяжении этих месяцев, тем не менее, обвинение, как ни в чем не бывало, потребовало свои 10 лет, и дело не закрыто, и решение не принято немедленно, а вот таким образом отложено.

И еще даже сегодня была такая комическая, мрачно-комическая попытка продлить для Навального домашний арест, куда-то там очень далеко, чуть не до июля, или бог знает, куда еще. Вот это все свидетельствует о том, что намерения серьезные, и люди, которым было велено Навального посадить, они методично делают свое дело, и пока останавливаться на этом пути не собираются.

У меня здесь спрашивают как-то: а что вы читали 15 минут этот текст в эфире, когда его можно найти в интернете? Ну да, его можно найти в интернете. Но, во-первых, я уверен, что этот текст должен звучать вслух, в том числе и для тех, кто по каким-то причинам не может найти его в интернете. А, во-вторых, знаете, если зачем-нибудь нужно радио «Эхо Москвы», на мой взгляд, если вот есть какая-то борьба за то, чтобы радио «Эхо Москвы» сохранялось вот в том виде и в той своей роли, в которой оно существовало на протяжении всех этих, скоро уже 25-ти лет – то вот за этим. Затем, чтобы важные исторические события, и важные исторические тексты, и важные исторические слова – а я уверен, что это важные исторические слова – звучали в эфире «Эха Москвы». Вот я просто хочу оставить в архиве «Эха Москвы» этот звук, вот слова этого самого последнего слова Алексея Навального, потому что оно будет иметь для нас для всех долго еще большое значение.

Мне говорят, там: судья же не сумасшедший, - пишет мне здесь Камиль из Казани при помощи смс +7-985-970-45-45. Ну, намекая на то, что судья, в общем, ничего не может сделать. Ну да, Камиль, судья смотрит в стол. Он смотрит в стол, и старается глаз не поднимать, и старается вести себя в этой ситуации благоразумно. Вот ровно к нему, вот к этому благоразумному, к ней, точнее, и к таким благоразумным, Навальный обращался сегодня.

На этом месте я прервусь на 3-4 минуты новостей, после этого мы вернемся к нормальному течению программы «Суть событий», со мною, с Сергеем Пархоменко.

С. Пархоменко

― 21 час и 35 минут в Москве почти, это программа «Суть событий», я Сергей Пархоменко. Номер для смс-сообщений - +7-985-970-45-45, сайт – www.echo.msk.ru, там работает, да, работает, как обычно, и кардиограмма прямого эфира, и можно смотреть трансляцию отсюда, из студии прямого эфира, отправлять там же сообщения сюда, в эту самую студию. В общем, сходите на сайт, не пожалеете.

Я потратил всю первую половину своей программы на сегодняшние события, на последнее слово Алексея Навального и на завершение процесса «Ив Роше». Очень много откликов, самых разных. Вот я читаю смски, хотя я даже не объявил в начале программы этот номер – ну, люди и так его знают. Спрашивают, а что же, собственно, французская сторона. А французская сторона, в общем, от всего отказалась. Французская сторона благополучно отправила документы еще на этапе следствия о том, что нет у них никаких претензий к Алексею Навальному и к его брату Олегу Навальному, и никто ничего у них не украл, и никто ни в чем их там не ущемил, не обманул, не притеснил, и все было абсолютно в полном порядке.

Ну, вот нажали, слаб был человек, который руководил компанией «Ив Роше», в какой-то момент нажали на него, надавили, и напугали его, и велели ему это обвинение выдвинуть. Он довольно нелепо, надо сказать, по ходу дела потом отбивался и говорил, что он выдвинул это обвинение для того, чтобы проверить, не было ли там чего. А потом проверил и убедился, что нет, ничего не было. Ну, это уже на самом деле не так важно.

Бог с ним, забудем про это самое «Ив Роше», хотя, конечно, я думаю, что это черное пятно на истории этой компании, причем на всемирной истории, не только российской. Думаю, что это один из самых неприятных эпизодов, которые они будут стараться как-нибудь забыть поскорее. Вот. Дело сейчас не в этом.

А дело в том, что, собственно, все зависит от того, как мы с вами на это отреагируем, и что для нас с вами будет означать этот суд, судьба этого человека, работа этого человека, борьба этого человека – я имею в виду, Алексея Навального – и наша готовность или неготовность отдать его, вот так же точно глядя в стол вместе с его судьями. Вот такая история.

Про пресс-конференцию еще, конечно, многие у меня спрашивают, почему меня не приглашают на пресс-конференцию. Даже тут кто-то: «Почему вас не приглашают на общение с президентом?» Ну, вы знаете, мне вообще кажется это довольно странным жанром, общение профессиональных журналистов с президентом. На эту пресс-конференцию ежегодную, как я понимаю, никого более или менее не приглашают, а на нее желающие аккредитуются, желающие подают заявление о том, что они хотели бы в этой пресс-конференции участвовать.

Я такого заявления никогда не подаю, потому что, ну, в некотором роде это не моя профессия теперь, я не политический репортер, странно мне задавать вопросы. На «Эхе Москвы», например, есть люди, которые это прекрасно сделают без меня, и они это регулярно делают. Ну, вот в этот раз не досталось возможности задать вопрос корреспонденту «Эха Москвы», по-моему, Соломин там был в этот раз. Ну, в прошлые разы было. Так что, что, собственно, мне там делать?

Что касается самой этой пресс-конференции, мне она кажется актом таким ритуальным, не имеющим отношения ни к журналистике, ни к информации. Это такой пропагандистский жанр. Вот раз в год президент страны осуществляет свою пропаганду в форме пресс-конференции с большим количеством журналистов. В общем, ее даже, пожалуй, пресс-конференцией нельзя назвать, это такая месса с участием журналистов, потому что большинство, огромное большинство вопросов, которые там задаются, они не имеют информационной ценности и они вообще не предназначены для того, чтобы кто-нибудь на них отвечал. Они предназначены в некоторых случаях для демонстрации преданности, любви, восторга и каких-то там других, еще более низменных чувств одних взрослых людей по отношению к другому взрослому человеку, среди которых, конечно, любви и восторга никаких нету.

Вот. Часть этих вопросов нужна просто для рекламы тех или иных средств массовой информации. Вот есть такая газета, вот есть такой журнал, мы хотим, чтобы на всю страну прозвучало наше название. Поэтому очень радуются и очень мечтают о такой возможности корреспонденты. А в некоторых случаях это такой розыгрыш заранее договоренного и удобно поданного под руку мяча, когда нужно задать вопрос, который бы позволил вот с этой подачи президенту высказать какие-то важные для него и своевременные для него слова. Вот.

Конечно, мне, как человеку, который журналистской профессии отдал 30 лет своей жизни, довольно тяжело это наблюдать. Тяжело наблюдать ситуацию, в которой те несколько человек, которые задают такой разумный спокойный деловой вопрос, выглядят совершеннейшими героями. Я очень рад, что Ксения Собчак спросила то, что она спросила, сформулировала это так, как она сформулировала. Это было очень вовремя, это очень нужно и очень важно. Но поразительна реакция на это, реакция как на какой-то совершенно выдающийся героический поступок. Притом, что, ну, так должен выглядеть журналист, задающий вопрос политическому деятелю на пресс-конференции. Или он должен выглядеть, скажем, вот так, как выглядела корреспондент Газеты.ру, например, тоже задавшая очень дельный вопрос. Или, скажем, корреспондент, по-моему, Bloomberg, Александр Коляндр, который тоже высказался как-то спокойно, разумно и по делу. Он спросил то, что его интересует. Собственно, вот и все. Вот их таких было, ну, может быть, человека четыре.

Отдельно, конечно, стоит история с украинским репортером, который не задавал никакого вопроса, а который сделал заявление одновременно в эфире многих российских телеканалов. Это было очень важное заявление, очень важно, что этот голос прозвучал. Очень важно, что люди, которые обычно этих слов не слышат, этих мыслей не понимают и этих обстоятельств не знают, очень важно, что они имели возможность это все услышать там, где этого обычно не бывает, а именно на федеральных телеканалах.

Что же касается содержания этого, то, на мой взгляд, лучший комментарий, ну, впрочем, это был не комментарий, а просто такая реплика, которую я услышал вчера, обсуждая это с одним своим знакомым, с одним человеком. Говорили мы по-французски. Он не француз, но вот оказалось, что единственный общий язык, который у нас с ним есть – это французский, и мы с ним разговаривали. И он употребил абсолютно между делом, совершенно не в шутку, а просто употребил, потому что он хорошо говорит на этом языке, такое довольно распространенное идиоматическое выражение. Когда французы хотят сказать, что вот кто-то очень осторожничает, что кто-то очень внимательно следит за каждым своим словом, каждым своим жестом и кто-то вот очень-очень аккуратен. А по-французски это называется «marcher sur des oeufs», что означает «ходить по яйцам».

Это хождение по яйцам означает, что на самом деле Путин не понимает, что ему делать

Q22

Ну, вот представьте себе человека, который заходит в какую-то комнату, а тут вот, значит, на полу разложены куриные яйца. И вот он очень осторожно ставит ноги, как-то стараясь ни одного яичка не раздавить. Вот то, что происходило с Путиным на этой пресс-конференции, это вот оно и есть, он ходил по яйцам, несомненно, а они хрустели все равно под его ногами, и как-то белок и желток брызгали во все стороны.

Это хождение по яйцам означает, что на самом деле, конечно, Путин не понимает, что ему делать. У него нет никакого ответа на создавшуюся ситуацию, никакой адекватной реакции он не выработал ни на что: ни на изоляцию, в которую он завел Россию, политическую изоляцию, я имею в виду, ни на стремительное экономическое падение, крах российской экономической системы и уже случившийся крах, например, российской национальной валюты – это очень тяжёлая потеря.

Можно сколько угодно разговаривать о том, что, вот, там одним отраслям выгоднее, чтобы курс был выше, другим отраслям выгоднее, чтобы курс был ниже. Крах не выгоден никому. Когда валюта некой страны теряет уважение, когда весь мир видит, что этой денежной единице нельзя больше доверять, эта денежная единица трухлявая, это не может быть выгодно никому. Никакие рассуждения про то, что мы продали на доллар, а получили 47 рублей, вот что как-то Путин время от времени себе комическим образом позволял, как-то очень смешно при этом жестикулируя и показывая пальчиками, вот что раньше было 35 рублей, а теперь стало 47 рублей. Это все какое-то мелкое шулерство. А на самом деле рубль рухнул, развалился.

Вот я на днях видел реплику в Фейсбуке. Есть такой очень хороший финансист и такой, ну, я даже не знаю, как это назвать, можно сказать, что это трейдер, потому что он занят торговлей разного рода валютными инструментами, но он это делает в очень крупном масштабе и представляет один довольно серьезный банк. Его зовут Сергей Романцов. Вот он сказал, выступил с такой короткой репликой, он написал, что сегодня рубль как, так сказать, национально уважаемая валюта, умер. Вот все разговоры о какой-то резервной валюте, о расчетах в рублях, там, о том, о сём, все на этом кончилось, ничего этого в ближайшее десятилетие не будет. Сергей Романчук его зовут, вот запомните это имя. Он несколько раз уже был, по-моему, и здесь в эфире, и в последнее время довольно много у него берут интервью. Это профессиональный серьезный глубокий и очень спокойный человек, для которого экономика и вот все вот эти вот валютные дела – это его профессия, но тем не менее.

Ну вот. Так что, это произошло, и Путину нечего на это ответить – ну, это факт. И вот он ходит по яйцам, потому что он понимает, что каждое лишнее слово обернется еще десятью рублями падения курса, еще более глубоким крахом и еще несколькими пунктами падения национального дохода и разрушения национальной казны.

И вот такой был результат, и вот с этим как-то надо жить дальше, понимая, что люди, которые делают вид, что они управляют страной, не управляют страной. Потому что управление заключается не в том, чтобы время от времени что-нибудь выкрикивать, управление заключается в том, чтобы понимать, что происходит, видеть какую-то более дальнюю цель и двигаться к ней.

Знаете, хороший водитель отличается от плохого тем, что он смотрит не под капот своей машины, а что он умеет поднять глаза вперед, вот туда, как бы к выходу из поворота, и понимает, что будет там в нескольких ста метрах впереди. Две-три минуты паузы для рекламы, и потом вернемся в программу «Суть событий».

РЕКЛАМА

С. Пархоменко

― 21 час и 49 минут в Москве, это последняя часть программы «Суть событий» со мною, Сергеем Пархоменко. Сергей из Санкт-Петербурга пишет мне: «Последнее слово Навального произвело впечатление. Только что запостил его у себя на страничке ВКонтакте. Пусть его читают те, кто «Эхо» не слушают». Хорошо, что запостили, и всем советую его постить как-то все больше и больше и распространять его все шире и шире, этот текст. Только имейте в виду, что он существует в интернете в двух версиях. Есть короткая версия, которая появилась вот днем, и многие ее читали и видели и так далее. А есть полная версия, вот такая, как читал сейчас я, она большая, четыре с небольшим страницы, 15 минут времени занимает. Ее можно найти, например, на сайте телеканала «Дождь», вот там она висит полностью. Ну, я уверен, что многие тоже ее опубликуют. Вот просто отдавайте себе отчет, вы как-то передаете дальше короткую или полную версию, надо это иметь в виду. На мой взгляд, полная версия лучше, хотя она вот такая довольно продолжительная.

Многие меня благодарят за то, что я прочел эту речь, которую они не нашли бы сами в интернете, потому что доступа к интернету нет. Удивительно на самом деле, как много людей присылают сейчас смски, говоря о том, что интернета нет, и как-то им важно было здесь это услышать. Ну ладно.

Последний сюжет, на который я хотел бы потратить несколько последних минут – это сюжет, который тоже обсуждался, ну, ничего тут не поделаешь, есть несколько важных вещей. Сюжет, связанный вот с этим беззаконным безумием, которое развивается в Чеченской республике по приказу чеченского лидера Рамзана Кадырова, который, конечно, вопреки законодательству Российской Федерации, вопреки Конституции Российской Федерации, вопреки вообще какой бы то ни было процедуре, начал там беззаконные такие расправы с людьми. Ну, это вот то самое, о чем говорила Ксения Собчак.

И очень часто в этой ситуации вспоминают о международном опыте. Знаете, у нас любят, когда какое-нибудь свинство, когда какую-нибудь мерзость затеют, очень любят вспомнить про то, что, а вот в других странах тоже так же бывает. При ближайшем рассмотрении всегда, всегда выясняется, что бывает не так, что на самом деле что-нибудь здесь недоговаривают и как-нибудь здесь приблизительно это все трактуют.

Ну, вот та же самая история со знаменитым израильским опытом уничтожения домов террористов и так далее. Я специально навел справки по этому поводу, позвонил нескольким своим друзьям, живущим в Израиле, и интересующимся там политикой, и знающим местные политические процессы, местное законодательство и так далее. И вот что они говорят. Они говорят, что вот эта практика уничтожения того, что в Израиле называется «логово террориста», то есть, его собственного дома – я подчеркиваю, его дома, не дома его родителей, не дома его братьев, сестер, друзей, или кого бы то ни было еще, а его дома – это очень сложная процедура, которая, в конечном итоге, приходит к суду.

Значит, происходит это так. Когда выявляется террорист, чаще всего, когда происходит реальный теракт, и опознают человека, который этот теракт совершил – его чаще всего уже к этому моменту нет в живых, собственно, никогда его нет в живых. Теракт произошел, вот человек, или, там, куски человека, который, скажем, подорвал себя где-нибудь в автобусе или в магазине, как это несколько раз бывало в последние десятилетия в Израиле.

Так вот, когда это происходит, военное командование обращается к гражданской администрации того района, той территориальной единицы, где жил этот человек. Гражданская администрация, проверив его место жительства и убедившись в том, что, да, вот имеется налицо его жилье, принадлежащее ему, обращается в суд. И дальше разворачивается сложная, очень подробная судебная процедура, которая совершенно не всегда заканчивается решением, положительным решением о том, что, да, действительно, этот дом должен быть уничтожен или эта квартира должна быть закрыта и так далее.

Кстати, это делается очень избирательно, и, скажем, если есть большой дом, в котором живет, скажем, какая-то большая семья, что часто случается в арабских семьях, когда вместе живут и родители, и дети, и братья, и сестры, и их жены, и их внуки, и все вместе, то вот очень тщательно выбирается то конкретное помещение, о котором идет речь, для того чтобы не затронуть ничего постороннего.

Вот это очень важно, что это имеет серьезный многоэтапный судебно-административный характер. Эта никогда процедура не проводится таким щелчком пальцев какого-то офицера, который говорит: как-то, а ну, вот танком пихните вот эту стенку, и чтобы ничего от нее не осталось. Или бензинчика плесните сюда, как-то, сейчас мы это, красного петуха-то им пустим. Никогда этого не происходит.

Кстати, интересно, что такого рода карательные меры, они применяются только к гражданам Израиля, к тем, кто живут собственно на территории Израиля, не на территории Палестины, не в секторе Газа, не где-то еще на западном берегу Иордана – нет, этого там не происходит. Собственно, там не бывает, там речь идет не о террористах, там речь идет о людях, которые ведут военные действия, и там армия вторгается, скажем, было несколько таких случаев в секторе Газа, тогда, когда оттуда происходит какая-то крупная военная атака, и вот, так сказать, этих людей, которые оттуда атакуют, их загоняют обратно на эту территорию и, преследуя их, входят на эту территорию.

Но такого рода вещи вот с домами, они происходят, собственно, только в самом Израиле. Чаще всего это арабы, граждане Израиля. Есть такая категория, вы понимаете, да, что среди граждан Израиля есть не только евреи, есть много разных других национальностей. Там есть и арабы, и друзы, и черкесы, и там кого только нет. Так что, вот есть такая очень важная специфика. И это, конечно, совершенно непохоже на тот суд Линча, который пытается внедрить на своей территории лидер Чеченской республики, одного из субъектов Российской Федерации, поименованных в Конституции Российской Федерации, на своей территории.

Под террористическую атаку и под справедливую расправу над террористом можно списать все что угодно

Q22

И, конечно, мы видим, слышим, точнее, в ответ только разговоры о том, что это клевета. Ну, причем здесь клевета? Вы только что этим гордились, нельзя так быстро как бы перескакивать от гордых заявлений о том, что мы это сделали, до отрицания того, что это просто имело место.

Кроме того, вот, я сегодня слышал, скажем, заявление о том, что это вот, да, имелись в виду только какие-то очень конкретные люди, и речь шла исключительно о них, и каждый раз, когда речь шла вроде бы в общем смысле, на самом деле касалось это совершенно конкретных людей, которые – что? По поводу которых было проведено следствие? По поводу которых состоялось судебное заседание и было вынесено судебное решение? По поводу которых имеются какие-то доказательства? У них была возможность каким-то образом защищаться? Кто-то выслушал их аргументы? Что, собственно, почему вдруг эти люди были назначены виновными, за исключением того, что они оказались родственниками человека, которого служба безопасности Чечни называет террористом?

Это же тоже хорошо известная нам ситуация, когда, в сущности, под террористическую атаку и под справедливую расправу над террористом можно списать все что угодно. Можно любого неприятного, ненужного и вредного тебе человека просто записать в террористы. И это много раз, как мы понимаем, на Северном Кавказе происходило, и Чечня здесь не исключение.

Я вынужден прерваться на этом. Это была программа «Суть событий», немножко странная, половина ее вот ушла сами понимаете на что. Но, тем не менее, я Сергей Пархоменко, это программа «Суть событий», мы с вами встретимся через неделю, в будущую пятницу в 9 часов вечера. До свидания.