Казнить нельзя помиловать
9 Июня 2008

• Версия для печати

Известный журналист Максим Соколов исследует в журнале "Эксперт" феномен суда присяжных в применении к "делу Квачкова". Журналист отмечает "родовой признак" суда присяжных: склонность смешивать вопрос о том, совершил ли обвиняемый инкриминируемое ему деяние, с вопросом о том, не заслуживает ли это деяние снисхождения, или даже отпуска с миром. Он приводит в пример суд присяжных над Верой Засулич - террористка, стрелявшая в генерал-полицмейстера Трепова была оправдана судом...

Решение коллегии присяжных Мособлсуда, признавших подсудимых Квачкова, Найденова и Яшина невиновными в покушении на главу РАО ЕЭС Чубайса, в принципе не подлежит нареканию, как и любой вердикт присяжных. Сама формула такого суда заключается в том, что партикулярные люди разного звания оценивают представленные им доказательства, выслушивают мнения сторон, после чего, руководствуясь совестью и здравым смыслом, решают, совершил подсудимый то деяние, в котором его обвиняют, или не совершил. Если процедурно ничего не нарушено, такое решение по определению признается окончательным и не подлежащим пересмотру, так что производить нарекания довольно бессмысленно. Нужно либо признавать данную форму судоговорения и тем самым признавать всякий вердикт как судебную истину в последней инстанции, либо отказываться от суда присяжных в пользу иных способов установления судебной истины.

Так при Александре II после оправдательного вердикта по делу Засулич самый вердикт не подвергался официальным нареканиям, но известная категория дел была изъята из ведения суда присяжных. Что в любом случае красивее, нежели современная практика, например по делу Ульмана и Аракчеева, когда неправильный с точки зрения властей оправдательный приговор кассировался и дело начиналось по новой. Тут уж действительно: если дело подлежит суду присяжных, то надо и принимать все последствия этого, если последствия представляются совсем неприемлемыми, на будущее надо частично или полностью от суда присяжных отказываться. Поскольку это всего лишь одна из форм судоговорения, не являющаяся непосредственным божественным установлением. Чего никак нельзя делать, так это отменять уже произнесенные оправдательные вердикты.

Однако, отстаивая честность как безусловное требование в том смысле, что, проведя суд по правилам, предполагающим безусловную окончательность вердикта присяжных, этот вердикт нельзя отменять, непоследовательно было бы возбранять честный разбор полетов, заключающийся в постановке вопроса (на будущее, разумеется), точно ли суд присяжных является столь священным достоянием, которого необходимо держаться ныне, и присно, и во веки веков.

Доводы в его защиту — кроме всепобеждающей ссылки на англосаксонскую традицию — заключаются в том, что, во-первых, коронный судья обладает имманентной склонностью к тому, чтобы с особой чуткостью внимать мнению короны — даже и в ущерб голосу совести и правосознания, тогда как присяжные такой склонности менее подвержены или даже не подвержены вовсе. Во-вторых, даже если корона непосредственно ничего такого не требует — «Суди как знаешь», коронному судье присуща профессиональная деформация, приводящая к обвинительному уклону и к готовности с корпоративным пониманием относиться к определенным огрехам следствия, которое порождено осознанием того, что следователь не Господь Бог. Профессиональный опыт и порожденная им способность довольно точно (как судье кажется) понимать суть рассматриваемого дела может делать его менее чувствительным к защитительным ходам. Тогда как присяжные, будучи свежими головами, такой деформации не подверженными, оценивают и обвинительные, и защитительные доводы такими, какие они есть. Тем самым следствие и прокуратура, склонные расслабляться и халтурить при работе с коронным судом, имея дело с судом присяжных, вынуждаются к более качественной работе, поскольку присяжные гораздо менее склонны входить в обстоятельства обвиняющей стороны. Не сумела глубочайше убедительным образом доказать вину — значит, не сумела.

Во всех этих доводах есть много правды, упреки, адресованные и коронным судьям, и следствию с прокуратурой, весьма справедливы. Изъян в другом. В том, что судейским и прокурорским — таким, какие они есть, противопоставляются присяжные — такие, какими они должны быть в идеальной конструкции, т. е. руководствующиеся исключительно разумом и совестью. Глас народа — глас Божий. Того варианта, когда присяжные оказываются не идеальными, а реальными и движимы не только любовью к истине, а также и многим чем иным движимы, то ли не может быть, потому что не может быть никогда, то ли невидимая рука Фемиды как-то гармонизирует эти неразумные и несовестливые движения, отчего в результате выходит чистая судебная истина.

В ряде громких процессов — и дело Квачкова в их числе — бывает трудно уверить себя в том, что единственной причиной оправдания послужило несовершенство доказательной базы. Что думали присяжные, мы не знаем и в идеале не должны узнать — тайна совещательной комнаты, однако наблюдение над тем, как реагируют на вердикт не входившие в коллегию другие партикулярные люди разного звания (их глас также до известной степени Божий), позволяет отчасти смоделировать логику присяжных, и не сказать, чтобы результаты моделирования сильно вдохновляли.

На протяжении всего процесса Квачков усиленно подмигивал. Не для протокола — дело все-таки в буквальном смысле уголовное, но жертвы полностью облыжного обвинения ведут себя по-другому, не подчеркивая более чем толстыми намеками, что непризнание вины — для суда и для дураков, а на самом деле боролся, борюсь и буду бороться, а в чем борьба — сами понимаете. Ответом чему служило встречное подмигивание симпатизантов. На поиски истины это походило довольно слабо. Скорее создавалось впечатление, что, даже будь Квачков взят с поличным — smoking gun, как говорят в народе, — общему жанру подмигивающего оправдания это не помешало бы.

Ибо это родовой признак суда присяжных: склонность смешивать вопрос о том, совершил ли обвиняемый инкриминируемое ему деяние, с вопросом о том, не заслуживает ли это деяние снисхождения, или даже отпуска с миром, или даже нижайшей благодарности (дело Квачкова, похоже, для многих относится к последней категории). И если заслуживает, то нет большого греха в том, чтобы вынести вердикт: «Нет, не совершал». Полицмейстер Трепов, таджикская девочка, электрик Чубайс явно не заслуживают того, чтобы ради касающейся до них судебной истины портить жизнь достойному человеку. Перефразируя вора в законе Джабу Иоселиани, «а вы что думали, суд присяжных — это вам лобио кушать?».