Письма к тятеньке
5 Октября 2002

• Версия для печати

Автор этих писем - дочь высокопоставленного телевизионного чиновника, человека известного. Светского. Некоторое время назад он оставил свою семью и женился на известной телевизионной даме. В прежней семье остались две дочери. Старшая пошла в отца. Мы не называем отца только потому, что знаем: он себя узнает из многочисленных подробностей этих писем. А если не узнает, значит, девочка ошиблась, и у нее совсем нет отца.

Письмо 1

Здравствуй, папа. П-а-п-а. Четыре буквы, парно взятые из алфавита. Непривычные в сочетании для моих губ. Непроизносимые не помню, сколько уже лет. Режущие горло мелкими когтями остро наточенных булавок. Безусловный - как из учебника по биологии за 9-й класс - рефлекс на боль. Все, что я могу, - это безмолвно их рисовать на бумаге. Сказанные вслух, они оглушат меня, как песнь сирены.

Здравствуй. Мы с тобой знакомы едва ли. И даже тот факт, что когда-то мы были одним организмом, не делает нас ближе. В отличие от тебя, то время, когда я была одним из твоих сперматозоидов, скрыто от меня вечным мраком предрождения. Что ты тогда ко мне чувствовал? Уважал ли уже тогда во мне личность?

А я тебя помню по обрывкам. Лоскутных воспоминаний. Затерявшихся фотографий. Недовыброшенной твоей одежды. Красными пятнами на запястье, когда за какой-то проступок ты перекрыл дыхание моим пальцам. Каждый ребенок хоть однажды заслуживает наказания. Но разве он заслуживает забвение?

Здравствуй. Тебя нет - может, никогда и не было, а я не знаю, что делать с твоим местом в моей жизни. Как отвечать на вопрос о тебе? Обычно я глухим голосом выговариваю, что у меня нет отца, но всякий раз при этом морщусь про себя. Могу ли я так говорить, если ты меня растил до хрупких семнадцати лет?

Ты меня недорастил. Не слышал, как я пела на последнем звонке. Не держал меня за руку перед вступительным сочинением. Не утешал, когда я исплакала весь первый курс безутешно-неразделенной любовью.

Здравствуй, папа. Неужели и тебя я люблю безответно?

Письмо 2

Уходя, ты назвал меня «отрезанным ломтем». Только зачем ты меня отрезал раньше времени? Думаешь, позже было бы труднее расстаться? Успел бы привязаться ко мне сильнее?

Наверное, это очень не гордо с моей стороны писать тебе, от меня отвернувшемуся. Но, знаешь, гордость (та, что гордыня, а не чувство собственного достоинства) унаследована мною от тебя, и, разглядев в тебе ее разросшиеся габариты, я решила усмирить своего огненного чертенка. Так что вот моя вторая щека.

Письмо 3

Как-то мне приснилось, как мы с тобой едем на велосипеде по проселочной дороге, а впереди - шоссе. Ровное и быстрое. Мы уже почти до него добрались, стоит сделать шаг - и мы там. Но у нас почему-то не получилось. После безуспешных попыток пришлось развернуться и опять трястись по ухабам. Ты не знаешь, что это может означать? Опять забыла. Ты терпеть не мог, когда пересказывают сны.

Неужели я тебе никогда не снюсь?

Повторяюсь. Так уже спрашивал у меня в пьесе брошенный мальчик у своего папы-призрака. Я снова забыла - ты ведь не знаешь, что я пишу: плести слова - вот все, что я умею. Но неужели ни разу за все это время ты не проснулся среди ночи оттого, что увидел, как мы с тобой едем на велосипеде?

Письмо 4

Давай с тобой поговорим. Только ты и я. Я не могу больше это делать через подставных лиц. Сколько еще листов бумаги нужно исписать, сколько еще оставленных детей и оставивших отцов мне нужно выдумать, чтобы докопаться до правды? Как это получилось, скажи? Ведь так не бывает на свете... Честно говоря, я даже в мировой литературе не встречала подобного, хотя только мои зрительные нервы знают, сколько я прочла. Я устала отвечать от твоего имени. У меня не хватает ни фантазии, ни логики, чтобы понять.

Кто ты такой? Разве ты - это тот, кто носил меня на руках, когда у меня болел живот, и напевал дурацкие песенки, от которых я почему-то плакала? Как будто знала, что когда-нибудь даже напоминание о них будет навертывать слезы на мои глаза. Разве это мы с тобой вдвоем жили на даче, когда все работали, а был уже август, шел дождь, и деревянный дом пропах сыростью? Разве ты водил меня по субботам в художественную студию, где занятия шли ровно шесть часов - от девяти утра до трех? Разве не ты отравил меня журналистикой? Не ты ли привил мне любови, от которых я не могу отвязаться до сих пор: липкие весенние листочки, восточные сладости, фруктовый шербет? Разве я была когда-то единственным твоим ребенком?

Папа, папа, папочка. Что с тобой случилось? Как растопить твое сердце, заколдованное ледяным осколком? Не словами, верно. И не виньеточными фразами. А вот представь: закрой глаза и представь, что, когда мы виделись в последний раз, я не ответила тебе холодностью на равнодушие, не повторила твой нервный смех, а обняла бы тебя и заплакала - тихо и дождливо, а не истерично, как когда пыталась вернуть тебя домой.

Письмо 5

Что мне от тебя нужно? Странный вопрос - его обычно задают подростки, которые не могут справиться с агрессией. А для чего тебе твой отец? Или, может, ты в нем никогда не нуждался? Хотя, скорее, это он в тебе, поэтому ты - обиженный в детстве и на всю жизнь - всегда рассказывал мне «рождественские» истерии о том, как он ломал твои игрушки, не давал денег на кино. Ты тихонько вытаскивал монетки из карманов его пальто и боялся его побоев. Я плакала и благодарила Бога за то, что мне в отцы он послал тебя.

И все же я - гордая. И не буду напоминать тебе об унижениях, сквозь которые прошла, когда ты, уходя, оставил нас без денег. Помнишь, как я в шутку при чужих людях сняла шляпу и просила у тебя на пропитание для брошенной твоей семьи? Но шутка ли для человека - стоять с протянутой рукой перед собственным отцом?

Мои дети не узнают об этом. По крайней мере, пока будут маленькими. Я не буду вскармливать их кровью из собственной груди и растить их в ненависти к моему отцу - как это делал ты. Они вообще не будут знать о твоем существовании. У меня не будет прошлого. Я выжгу твое лицо с детских моих рисунков. Выброшу листок с твоим стишком о малиновке, написанный твоей рукой. Откажусь от отчества, к которому и так чувствую непричастность. Уходя, ты не забрал с собой мои сопроводительные записочки, которые я тайно подсовывала в твою сумку, когда ты уезжал в командировки. Подскажи мне адрес, по которому их отослать - я не могу держать их дома, не могу выбросить: «в прошлое, 10 лет тому назад, любящему меня папе». Думаешь, они дойдут?

Ты ни разу не уехал без моего сберегательного письмеца - я верила в силу мною же введенной традиции и считала, что не имею права подвергать тебя опасности путешествия без бумажного ангела-хранителя. Видишь, оказывается, я с детства чересчур верила написанным словам.

Я изменила форму бровей. У меня другая фамилия. Мои новые друзья ничего о тебе не знают. Но что мне делать с твоим профилем на моем лице, твоим выражением моих глаз, твоими словечками, срывающимися с моих губ? Я не могу отредактировать свой генный код и не могу не просыпаться по ночам в холодном поту от ужаса, что родила твоего - во всех смыслах - внука. Думаю, это справедливо, что у тебя нет сына. Но у тебя есть дочь.

Письмо 6

Что я делаю? Как это получилось? Когда это началось? Как будто я только что очнулась ото сна - я тебе пишу письма? Тебе, меня презревшему? От меня отрекшемуся? Перечеркнувшему мое детство и мое право на счастье? Я - те самые 80%, которые, по твоим подсчетам, растут в неполных семьях. Откуда у тебя такие цифры? И почему ты решил их пополнить новобранцами?

Ты был для меня образцом - отца, мужа, профессионала.

Маленькая, я не думала, что существуют журналисты талантливее тебя. Постарше я верила, что ты действительно доблестный человек, боровшийся в начале 90-х за свободу слова. Боже, не было страшнее и бесконечнее часов, как те, что в августе 91-го мы провели в ожидании дальнейшей нашей (в политическом масштабе...) судьбы, в неведении относительно тебя. В короткие трескучие телефонные разговоры, когда мы были на даче, а ты в Москве, ты успевал прокричать, что кругом танки и домой ты не придешь. Я помню душное, тошнотворное свертывание желудка, оглушающую неизвестность и темень перед глазами, когда мы думали, что с тобой может что-то случиться. Я успокаивала маму и пела потихоньку сестренке английские песенки - только так она, полуторагодовалая, могла уснуть. Я помню свой ужас тогда: что я с ними буду делать, если тебя... Мне было 9 лет.

Через год я проснулась в неутешных рыданиях. Мне приснилось, что ты женился на другой женщине и свадьба проходила прямо под нашими окнами. Ты вытирал мои слезы и говорил, что этого никогда, никогда не будет. Я нажимаю рычаги в своей внутренней машине времени, меня окутывает дым, я закрываю глаза и погружаюсь во тьму. Я просыпаюсь. Слезы непрерывно льются из моих глаз. Я сижу на кровати в ночной рубашке, и из меня выпрыгивают жалобные горловые стоны. Папа, папочка, скажи, что это не так! Что такого никогда не случится! Что никогда ты не променяешь нас на другую семью и не родишь себе вместо меня другую дочь!

Повтори, повтори еще раз, чтобы я получше запомнила. Чтобы через много-много лет, когда я буду делать вид, что все хорошо, что мне вовсе не нужен отец, что я совершенно не страдаю из-за твоего ко мне безразличия, у меня в голове звучали твои слова: «Что ты, Нина, что за глупости! Я всегда буду тебя любить. Никто в целом мире не заменит мне тебя. Ты есть и будешь моя дочь».

«Ты думала, я герой? - сказал ты, уходя. - А я обычный человек». Неужели ты считал, что я не смогу тебя любить как обычного отца? Как любят в деревнях, называя «тятькой» и утыкаясь лбом в широкое отцовское плечо?

Я очень устала. Устала бороться с твоим призраком. Играть твою роль в семье. Чувствовать на себе твою ответственность за маму и сестру. Устала, потому что у меня не бывает летнего отдыха. Устала ненавидеть тебя. Обвинять тебя в своих неудачах. Устала от попыток достучаться до тебя. Прорвать свинцовую броню вокруг твоего оплывшего жиром равнодушного сердца. В котором задохнулась, видимо, любовь ко мне. «Я разлюбил тебя, как и твою мать», - скажи! Скажи, и я пойму тебя. Но я не понимаю молчания!

Нина Беленицкая

Лето 2002 года

Письмо без номера

Дорогая моя дочка!

Большое спасибо за сочувствие. Я очень тебе признателен. Желаю тебе никогда в жизни не уставать, а если и уставать - то быстро отдыхать.

Твой Папа.

11 ноября 1990