Роман с патриотом. Часть II
1 Мая 2003

• Версия для печати

Сейчас уже трудно толком вспомнить, о чем мы тогда говорили: в сущности, каждый из нас всегда говорил сам с собой. Лев рассказывал об интересных, с его точки зрения, случаях из собственной жизни и при этом испепелял меня бессмысленным театральным взглядом. Его трудно винить за это - он был всего лишь необразованным тридцатилетним мальчиком, которому все еще казалось, что жизнь впереди, и дурным актером, учившимся на плохих примерах. Все его истории, разумеется, были враньем, причем очень сентиментальным враньем. Он рассказывал о роковой любви к женщине, которую однажды потерял между входом и выходом «Макдоналдса», а потом встретил через много лет, и она попросила его выбрать для нее свадебное платье.

Впоследствии мне стало ясно, что Лев обладал неким устойчивым набором шаблонных историй, шуток и умозаключений, которые при случае мог развить и, напиваясь, начинал рассказывать мне по второму, а то и третьему разу, или, ничуть не стесняясь, при мне другим людям.

Мою рецензию Лев принял воодушевленно, и, как я позже поняла, совершенно не собираясь читать. Для меня до сих пор является малозанятной тайной, как он мог работать в газете и даже писать статьи, призывающие божественные громы на губителей России, при том, что ничего не читал и вряд ли был к этому способен вследствие какой-то вязкой, отупляющей лени, владевшей всем его существом.

И вот мы пялились друг на друга с противоположных концов стола в баре, где перед стойкой почему-то стояло пианино и какая-то претенциозная дура барабанила по клавишам. Лев был очень мил, юморил, и к тому моменту, когда он признался, что женат, я уже успела пустить в ход весь свой арсенал бывалой шлюхи. Мы разговаривали о работе, о каком-то знакомом Льва, в поисках сигарет сунувшем руку в сумку женщины, с которой провел ночь, и выудившем ее паспорт, где было написано, что она родилась в 1932 году, и о прочих мелочах жизни. Когда перед каждым из нас появилась четвертая кружка пива, Лев заговорил о сексе, и я поняла, что нужно держать ухо востро и не брякнуть чего-нибудь неподобающего.

Надо признаться, я была несколько напряжена в эту нашу первую встречу, потому как боялась, во-первых, забыться и начать материться, как пьяный португалец, а во-вторых, желая соответствовать Льву, изъяснялась длинными, сложноподчиненными предложениями, то и дело вставляя в свою речь философские термины - зря старалась, как выяснилось потом.

Был уже вечер, когда Лев извинился и сказал, что у него запланирована еще одна встреча. Мы вышли из бара, и он решительно направился к метро, а я бодро поскакала за ним, чтобы не ловить у него на глазах такси и не показаться растленной, буржуазной проституткой.

Прощаясь, он поцеловал меня, и всю дорогу домой, в вонючей вагонной тряске, среди потных мужиков в сандалиях, из которых торчали черные, окаменевшие ногти, я тревожно, не в силах подавить счастливую улыбку, размышляла над тем, что, возможно, неправильно так вести себя при первой же встрече, потому что я достаточно ясно дала Льву понять, что хочу спать с ним. Но потом я просто отогнала от себя эти грустные мысли и весь вечер упоенно размышляла над тем, как прекрасно, наконец, встретить настоящего порядочного мужчину, как восхитительно мне с ним будет в постели - в общем, хуже всего было то, что я опять запила.

Любовь-морковь

Лев названивал мне целыми днями - благо я пьянствовала дома, взяв на работе больничный. Откупоривая очередную бутылку, я смеялась от счастья, вновь чувствуя себя красивой, желанной, лениво отмахивающейся от телефонных звонков влюбленных мужчин, и по сто раз в день смотрелась в зеркало (стыдно вспомнить, я даже устраивала своего рода хмельные пантомимы). И вот через два дня Лев наконец сформулировал то, чего добивался от меня - он пригласил меня в квартиру своих родителей на Пушкинской площади, как он выразился, «посмотреть закат».

Это было ужасно. Я чуть было не потеряла Льва навсегда.

С самого начала наше свидание было омрачено тем, что накануне мне приснился Дауд, и я проснулась в пьяных слезах, осознав вдруг, как скучаю по этой неверной сволочи. Я лежала в темноте и, дрожа, курила одну сигарету за другой, я тиранила свое сердце воспоминаниями о том, как мы чудесно жили с Даудом, как по вечерам валялись на диване и смотрели телек, ели сэндвичи и запивали их виски со льдом, а потом шли в спальню и трахались до утра. Черт возьми, я поняла, что о любом человеке можно вспомнить что-то хорошее - в конечном счете с Даудом мне часто было весело, и, невзирая на то, что он срал с открытой дверью и писал в раковину на кухне, я по-своему любила его. Я решительно не задавалась вопросом, какого, собственно, дьявола собираюсь сегодня на свидание со Львом, меня передергивало от мысли, что Дауд уже, возможно, забыл меня и трахает теперь какую-нибудь официантку с пережаренной перманентом башкой.

Душный московский закат, напоминающий о живодерне созвездий, и впрямь застал нас со Львом на узком балконе, где мы сидели, задрав ноги на ржавую решетку, и пили приторное вино, от которого зубы к вечеру стали синими. Лев рассказывал о том, как шестнадцать лет назад вышел на этот балкон и увидел в соседнем окне голую женщину.

Квартира, в которую он меня привел, была пуста, и по известным признакам бедствия я заключила, что в ней только что закончен ремонт.

Лев объяснил мне, что его прославленный отец собирался сдать эту квартиру и именно для этого разорился на ремонт. Когда почти через год я поинтересовалась, удалось ли осуществить этот проект века, он ответил, что нет, но потенциальные жильцы вот-вот найдутся, из чего я делаю вывод, что этот пункт наблюдения за голыми женщинами пустует до сих пор.

Вечером, когда закат являл себя во всей красе и было выпито немало вина, Лев рассказывал мне о своей службе в армии. Позже я поняла, что эти два года в армии, в то время, когда уже никто туда не шел, - «1993 год, - всегда подчеркивал он, - от нашего военкомата отправлялись только два человека!» - были для него своего рода оправданием и мотивацией всего дальнейшего бесцельного существования. О полупьяной, распадной службе на берегу Финского залива он говорил так, как, возможно, говорят об Афганистане или Второй мировой - во всяком случае, этот малозанятный жизненный эпизод занимал в его сознании непозволительно много места. Свою службу в армии, ради которой Лев оставил институт и никогда больше в него не вернулся, он воспринимал как некий подвиг, акт самодовлеющего героизма, выделявший его из общей массы прозябающих в ничтожестве русских людей.

В действительности же он оказался в армии по причине того, что был бездарен и ненормально ленив для учебы в вузе и, прямо заявляя о том, что отец выхлопотал для него местечко в пограничных войсках, похоже, никогда всерьез не задумывался, почему ему было там так привольно.

В память мне врезалась только месмерическая история в духе позднего Бунюэля, в которой Лев повествовал о том, как под конвоем ехал на электричке в какую-то другую часть и повстречал тринадцатилетнюю девочку, которая, не раздумывая, дала ему в тамбуре. Об этой девочке, чей образ явно был порожден нищенствующей фантазией свидригайловского типа, он говорил, заламывая руки и как бы коря себя за непозволительную слабость, которую перед ней явил - полагаю, в его представлении, эта галиматья добавляла его образу нечто демоническое.

Он взял меня за руку и сказал:

- Как странно, что мы познакомились только два дня назад, а сегодня сидим рядом, на этом балконе, и мне кажется, что мы знакомы уже много лет.

- Синдром «Темных аллей», - ответила я с усмешкой, - навязчивое дежавю.

- Я не читал... - вздохнул Лев.

У него был довольно странный, я бы сказала, подростковый способ заинтересовать собой женщину. Сжимая мою руку в поту своей ладони, он до одурения говорил о каких-то других девках, которые безумно его любили и от этой безысходной любви даже стремились разрушить его семейное счастье. В сущности, все достижения его тридцатилетнего социального пути были крайне сомнительны, если не сказать ничтожны, и поэтому он был вынужден постоянно художественно переосмысливать свои краткосрочные романы с продавщицами открыток и официантками в домах отдыха.

- Совсем недавно я расстался с девушкой, которая доставила мне массу сложностей, - таинственно произнес Лев. - Мы познакомились на радио (с радио тоже была связана целая сага, не уступающая, а в чем-то и превосходящая милитаристскую эпопею Финского залива), ей было семнадцать лет, и я просто играл с ней. Мой друг был в нее влюблен, и он даже хотел на ней жениться, но я сказал: «Можешь это сделать, но она все равно будет моей любовницей!» Это тянулось целый год, и в какой-то момент я понял, что и сам полюбил ее, но с ней было очень тяжело, она все время требовала внимания, а потом она пришла к моей жене, когда меня не было в городе...

Сказав все это, он притянул меня к себе и поцеловал. Целовался он ужасно - складывая язык трубочкой и сжимая губы. Мы повалились на пол, и Лев, сопя и пыхтя, достал из заднего кармана брюк самые дешевые презервативы, из тех, что продаются в аптеках, слепленные в перепончатые хвосты. За стеной захохотала какая-то женщина, а он шепотом поинтересовался: сколько стоит на такси отсюда до моего дома? Я брезгливо ответила, что у меня есть деньги, но он все же сунул мне в кулак сто рублей, и все время, пока мы корчились на недавно отциклеванном полу, а я изображала страсть, эти деньги были у меня в руке, потому что я не знала, куда их можно положить, не оскорбив его.

Мы трахались в миссионерской позиции (за всю свою бурную половую жизнь Лев смог освоить только ее и позу «раком») на скользком паркетном полу, и как бы пьяна я ни была, я была вынуждена признаться себе в том, что член у Льва тощий и короткий, как дистрофический карлик, и что я никогда не кончу. При этом мне очень хотелось получить удовольствие, ведь я не спала ни с кем почти полгода, и, закрыв глаза, я представила себе, что е...сь с Даудом. Перед моим внутренним взором, как форпост-призрак, возник его огромный, обрезанный член, я приложила титанические психические усилия, чтобы вспомнить, что чувствовала, когда он вылизывал языком все мое тело, и...

Хуже всего было то, что, кончая, я довольно внятно простонала «Даудик...».

- Что? - спросил Лев.

- А что? - я сделала вид, что получила космический оргазм и сейчас просто не понимаю, где нахожусь.

- Ты произнесла какое-то жуткое восточное имя, - настаивал Лев. - Даудий?.. Или как? Я не расслышал.

- Да нет, - я шутливо отмахнулась. - Тебе, наверное, послышалось.

- Нет, мне не послышалось, - он зачем-то отодвинулся от меня и прикрыл член рукой, как в бане. - Это очень неприятно, когда ты влюбляешься в женщину, занимаешься с ней сексом, а в конце понимаешь, что все это время она думала о Даудийе.

- Его имя Дауд, - огрызнулась я. - И я не думала о нем, а просто сказала «Даудик», я не знаю почему. Сорвалось с языка.

- У меня такое чувство, как будто я участвовал в групповухе, - трагически произнес Лев.

- Тебе неприятно? - зачем-то уточнила я.

- Неприятно?! - взорвался он. - Покажи мне человека, который будет вне себя от счастья, если в постели его назовут Мамукой!

- Прости меня, - сказала я.

- Не за что, - Лев встал и начал одеваться.

Тень Дауда

Я проснулась настолько влюбленной, что даже не смогла выпить, и все утро провела в безысходной истерике от мысли, что Лев больше никогда не позвонит мне. Я сидела на кухне, в свинцовом дыму, и не представляла, как буду жить, ходить на работу, разговаривать с какими-то идиотами, зная, что он где-то недалеко занимается тем же самым и, скорее всего, даже не думает обо мне.

Я понимала, что Лев беден, как придушенная котом церковная мышь, я знала, что в довершение всего он женат, но все эти немаловажные обстоятельства волновали меня не больше, чем голод в Черной Африке или успехи ученых в гальванизации каучука. Мне казалось, что я стала совершенно иным человеком. Я думала о том, что если он хоть чуть-чуть неравнодушен ко мне, я изменюсь окончательно - я брошу пить, я буду выкуривать пять сигарет в день, отдам в детский сад все туфли на шпильках и куплю себе лодочки с золотой пряжкой. Я ощущала себя готовой даже к тому, чтобы пополнить своим искрометным интеллектом ряды русских патриотов, поливать алоэ в редакции «Дня грядущего», ходить в растянутом мужском свитере и красить губы розовой помадой. Я бы забыла о других мужчинах (хотя, полагаю, что если б я осуществила свои намерения по тотальному видоизменению внешности, они бы сами забыли обо мне), я бы ходила на оптовый рынок за пивом и помешивала грибной суп над пропастью классовой борьбы.

Я сидела на диване, тупо вперившись в телек, и совершенно не понимала, что происходит между Гильермо и Марией-Алехандрой, когда зазвонил телефон. Едва не получив разрыв сердца, я вскочила и, сшибая стулья, понеслась на кухню.

Это был он!

- Да, - пролепетала я дрожащим голосом.

- Это я, - сказал он и замолчал.

- Привет, - я чувствовала себя бесконечно, бесповоротно отупевшей, и подспудно меня начала терзать мысль, что он придет в ужас, поговорив со мной десять минут, и всю оставшуюся жизнь будет изумляться тому, как мог воспринимать всерьез такую кретинку.

- Прости за вчерашнее. - сказал он. - Это действительно глупо с моей стороны считать, что, кроме меня, у тебя никого не было за всю жизнь. Я думал о тебе всю ночь, и знаешь, это совершенно в порядке вещей, что ты жила с каким-то Даудом, с километровым х..м и...

- Но это в прошлом! - крикнула я в отчаянии. - Между нами все давно кончено. Я хочу только тебя...

Этот пассаж, видимо, прибавил ему уверенности, и мы договорились больше никогда не вспоминать о Дауде и не произносить вслух его имя. Впоследствии он заводил мазохистский разговор о Дауде каждый раз, когда мы вместе напивались. Он кричал, что для него унизительно спать со мной после хачика, и в конечном счете я заявила ему, что вижу больше смысла трахаться с хачиками-абстинентами, чем с пьяной скотиной, у которой даже из задницы звучит патриотическая песнь, и которая видит свое основное превосходство над женщинами в том, что не лижет им п...у.

С этого дня нас, что называется, понесло.

Мы встречались каждый день, а когда все же приходилось расстаться, Лев звонил мне, пьяный, и пел в телефонную трубку песни Вертинского. Мне казалось, что я бы смогла прожить с ним до старости, но, слава Богу, мать-Судьба со Случаем-отцом готовили мне лучшую долю. Наша сраная любовь потерпела закономерный крах, хотя и оставила в моей жизни след, который каждый гребаный день напоминает о том, что где-то в глубине моей души все еще лежит ее незахороненный труп.

Ребенок

На одной тупой леволитературной вечеринке, заметив, как Лев кокетничает с жирной самодеятельной поэтессой Лолой Розенблюм, я не выдержала, собралась напиться и уехать домой.

Лев нагнал меня у стола, где я наливала себе третью рюмку водки.

- Ты хочешь напиться? - спросил он и тоже плеснул себе водки.

Все остальные изумленно смотрели на нас (банкет еще не начался).

- Да, - ответила я. - Ты угадал.

- Лиза, - я почувствовала, как он положил руку мне на задницу, - не злись. Ты необыкновенная женщина, я никого так не любил, как тебя. Но пойми, - он наклонился и поцеловал меня в шею, - мне очень сложно, я разрываюсь между тобой и семьей, которой я дал определенные обязательства и не могу их нарушить. Лиза, - зачем-то повторил он, - если бы я был свободен, я бы никогда не позволил тебе уйти, я бы сторожил каждый твой шаг, я бы убил Дауда, но я скован своими собственными обещаниями, семьей, ребенком...

- У тебя и ребенок есть? - эта новость меня удивила, но не слишком поразила.

- Да, - скорбно признался Лев. - Сын. Ему шесть лет.

- Давай выпьем, - я примирительно протянула ему руку.

Когда мы вышли из такси у моего дома, я заплакала. Лев неуклюже тискал меня и спрашивал, в чем дело.

- У меня будет ребенок, - прорыдала я.

Лев стоял посреди тротуара и оторопело смотрел на меня.

- И... И что ты собираешься делать? - наконец спросил он.

- Я не знаю, - честно ответила я.

- Рожать? - уточнил он.

- Сукин сын, - заорала я, и голуби вспорхнули на деревья, - мне не так мало лет, чтобы делать аборт!

- А почему ты, - Лев вдруг начал как-то неуместно улыбаться, - почему ты не принимала таблетки или... Ну есть же определенные способы...

Не могла же я ему сказать, что почти двадцать лет е....сь без всяких таблеток, и ничего со мной не происходило, и только по этой причине я презрела таблетки и в его случае, так как почти не сомневалась в собственном бесплодии.

- Я была уверена, что у меня не может быть детей. - ответила я.

Лев понимающе кивнул.

- Ладно, дорогой, - сказала я, шатко направляясь к подъезду, - у тебя семья, сыночек, ты что-то такое там наобещал, а я, пожалуй, заведу свою семью... - я запнулась. - Вообще-то я еще не знаю, стоит ли заниматься всем этим дерьмом? Думаю, что сейчас я просто пойду домой, включу телек, выпью и подумаю, как мне поступить с этим долбаным ребенком.

- Это и мой ребенок, - напомнил Лев.

- И что ты думаешь? - поинтересовалась я.

- Я не хочу, чтобы ты делала аборт,- заявил он с шизофренической твердостью.

- А чего ты хочешь? - спросила я.

- Тебе не повредит родить ребенка, - Лев улыбнулся. - От меня. - Помолчав, он добавил: - Надеюсь, что от меня.