Эта штука посильнее героина
9 Мая 2002

• Версия для печати

Чем импортные лекарства лучше отечественных? Что производит Брынцалов? Правда ли, что в стране идет «инсулиновая война»?

На эти темы мы побеседовали с одним талантливым русским ученым- биофизиком. Он из тех, кто был вынужден искать приложения своим знаниям и умениям на чужбине, хотя и ненавидит ее.

Имя свое он просил не раскрывать - слишком опасно.

Семья Брынцаловых выглядит неплохо. А отечественная фармацевтика?

Мы были конкуренты

Цифры по инсулину для диабетиков, который РФ закупает за рубежом, - это что-то вроде военной тайны. По слухам, они колеблются между 300 и 600 миллионами долларов в год. (При федеральном бюджете РФ всего в 64 миллиарда долларов - крайне внушительная сумма.) Это государственный заказ - диабетики получают лекарства бесплатно. Можно себе представить, сколько получают в виде взяток и «откатов» наши медицинские чиновники за все эти закупки инсулина от иностранных фирм. За что им платят?

- За то, что общими усилиями чиновников от науки и медицины у нас пришли к тотальному решению: своего инсулина в России нет и быть не может, а следовательно, закупать его всегда придется за границей. Адреса и явки называть не буду, перечислю только технологии, по которым исследования закрыли: в середине 1990-х у нас из свиного инсулина путем замены одной аминокислоты получали инсулин, пригодный для человечека. Тогда это был новый путь, гораздо более дешевый, нежели западный. Генный инсулин вырабатывали на специальных установках, но и это заглушили. Потери нашей страны - сотни миллионов долларов, а конкретные люди получают сотни тысяч.

Еще одна уничтоженная разработка - это подсадка клеток из поджелудочной железы в печень диабетиков. Наблюдения показали, что часть больных вообще переставали нуждаться в инсулине. Но это противоречит истории экономического развития человечества - если на Западе уже истратили миллиарды долларов на производство генно-инженерного инсулина и модифицированного свиного инсулина, то они никогда не допустят появления такой технологии. Разве нефтекомпании, которые пожинают прибыли от торговли бензином, допустят появления топлива из простой воды? Нет, конечно. В фармацевтическом бизнесе законы те же. Так что в закрытии лаборатории, где проводились опыты по излечению диабета, принимали участие российские силовики. Хорошо они тогда поработали на иностранного дядю...

- Какие силовики?

- Полной информацией я не располагаю...

- Те методики, о которых вы рассказали, были только у нас?

- Тогда - да. Сейчас аналогичные методики разрабатываются в Англии, Оксфорде, но их там, скорее всего, тоже заглушат.

- Есть ли другие лекарства, на которых нашей стране не дали заработать?

- Это антибиотики. В Новосибирске, на НПО «Вектор», задавлено производство целого ряда генно-инженерных лекарств, которые можно использовать при лечении онкологии. «Вектор» мог перекрыть кислород огромной западной индустрии, которая лечит раковых больных и тянет на их лекарственное обслуживание несметные деньги из бюджетов страховых компаний.

И вот «Вектор» объявили советским монстром военно-промышленного комплекса, который занимался подготовкой биологической войны. Сначала ему перекрыли финансирование, а затем продали «Вектор» транснациональной корпорации «Промега». Так страна лишилась этого ноу-хау, лишилась возможных прибылей. Хорошие «векторовцы», человек пять-десять, работают теперь на иностранцев, получая до десяти тысяч рублей в месяц...

- Три копейки получают по сравнению с заграничными коллегами.

- Там ученым того же класса пришлось бы платить сотни тысяч. И еще работают на наших дешевых реактивах, на которые в России есть дотации. А там нет. Так что скупают и дешевый материал для разработок, и сами дешевые разработки. Те же западные фирмы сегодня стали активным лобби при нашем правительстве. Обороты транснациональных фармакологических корпораций («Селеры», «Лили Берингер». - прим. ред.) составляют суммы порядка шести миллиардов долларов в год - одна десятая всего нашего госбюджета. Они покупают российских чинуш не только ради получения госзаказов, возможности использования сырья или русских интеллектуальных ресурсов. Самое страшное - иностранцы давят или скупают на корню конкурентные разработки...

Как потом удалось установить нашей редакции, подобный разгром при попустительстве российских властей произошел в и области производства аминокислот. Они используются и в медицине, и в пищевой промышленности. Их тридцать шесть, и мировая потребность в каждой из них - около трехсот тысяч тонн в год. Сегодня мы только реактив-инициатор разрабатываем, на основе которого транснациональная корпорация «Дебабл» производит затравку для ферментеров и одну пробирку этой затравки продает японцам за два миллиона долларов. Хороший бизнес: одна пробирка приносит примерно столько же, сколько продажа десяти тысяч тонн нефти на мировом рынке. Эту «золотую» затравку бросают в емкости типа нефтяных танкеров с ферментерами, и в результате реакций получаются аминокислоты.

У нас все это было до 1991 года, потом оказалось разгромленным. В РФ осталась только лаборатория для разработки инициатора. Отсылаем его в Японию - применять самим его уже некуда. Восстанавливать производство невыгодно, потому что возродить потерянную культуру ферментеров, которая наращивается десятками лет, стоит огромных капиталовложений. А специалисты уехали. И теперь уже невыгодно на пустом месте все это воссоздавать.

Мародеры на руинах

- Госзаказ - прерогатива Министерства здравоохранения. Фармакологический комитет заказывает экспертизу у научно-исследовательских институтов, Департамент государственного контроля лекарственных средств и медтехники принимает окончательное решение о закупках.

- Ученый, который в институте занимается экспертизой, чье лекарство лучше, ответственности за госзаказ не несет. Существует система «откатов». Люди, которые решают, у какой инофирмы лекарства закупать, при скромных академических зарплатах разъезжают на машинах последних марок, меняя их по последней моде.

Хотя наши власти не устают твердить о подъеме отечественной индустрии лекарств, специалисты только рукой машут. У этой власти никогда не найдется столько средств на крайне дорогую отрасль. В фармакологии есть несколько стадий: первое - разработка, второе - тестирование, сертификация, третье - производство, четвертое - продажа. Каждая из стадий требует инвестиций.

Это миллионы, а иногда и сотни миллионов долларов. Каждая разработка лекарства требует тысяч экспериментов, которые непонятно чем закончатся. Как вообще появляется новое лекарство? Люди занимаются какой-то абстрактной проблемой или разработкой конкретно под заказ какого-то лекарства. Получается лотерея, в которой лишь одно из тысячи или даже сотни тысяч тестируемых веществ отвечает поставленным требованиям. А иногда ты изучишь эти сотни тысяч - и ничего не найдешь.

Тогда работаешь со следующей сотней тысяч и следующей. Наконец, тебе повезло, ты находишь то, что искал. Испытываешь все это на животных. И вдруг оказывается, что через два месяца животное слепнет, глохнет или покрывается аллергической сыпью, а то и вовсе подыхает. Оказывается, у найденного тобой вещества, кроме прямого действия, есть и побочные. Тогда эта разработка тоже выбрасывается. Или дорабатывается, например, с использованием химического синтеза.

В этом процессе заняты тысячи людей. Получение лекарства - длинная цепочка: лаборанты, генные инженеры, программисты, врачи, фармакологи, биотехнологи. Их долгими и кропотливыми усилиями в конце концов и находится то вещество, от которого подопытное животное излечивается без проявления побочных эффектов. Дальше необходимо проверить то, что получили - опять же необходимы миллионные вложения...

- Почему миллионные? Накормил экспериментальную группу - человек двадцать - новым лекарством. Выздоровели - значит порядок?

- А отдаленные результаты? Не так все просто. В нашей стране на тестирование уходит лет пять-шесть, за границей - года три-четыре. Регистрация - тоже проблемная вещь. У тебя разработано лекарство, которое схоже с импортным образцом, но у него есть какие-то незначительные побочные действия (как, впрочем, у большинства современных лекарств). Но в минздравовском реестре останется то лекарство, которое будет пролоббировано. Понятное дело, что у иностранцев возможностей снискать благоволение чиновников неизмеримо больше, чем у нищих фармацевтов России.

Но подкупать власти «колонизируемой» страны выгодно. Вкладываешь какие-то там миллионы долларов, зато получаешь миллиардные барыши. Такой класс лоббирования своих лекарств - это уровень могучей страны или мощной корпорации. И тот уровень экономики, который есть сегодня у нас, не дает возможности вкладывать деньги, а значит, и рассчитывать на прибыли. Новое лекарство - это гораздо выгоднее, чем продажа нефти, чем продажа героина. Нам нечего вложить в этот бизнес.

- А чем же тогда занимаются наши фармакологи?

- «Заимствованием» у других. Вот, например, знаменитый Брынцалов «позаимствовал» аспирин у «Байера», целый ряд лекарств - у Венгрии и Германии. Обошелся, так сказать, без первоначального вложения миллионов.

- То есть наши фармакологи анализируют состав импортных таблеток и разрабатывают дешевые технологии получения похожих?

- Конечно.

- А вот инсулин, который он производит?

- Инсулин - отдельная статья, к нему даже Брынцалова не подпустили.

- Но он же выпускает инсулин. Правда, были статьи о том, что он какой-то не такой хороший...

- Да, ему не хватило пары миллионов долларов, чтобы довести технологию получения отечественного инсулина до ума. И заработать их он не может - его прибыли мизерны в сравнении с общими цифрами оборота импортного инсулина в стране. Государство его инсулин не закупает.

Пришествие «поколения пустоты»

- Над чем-то наши институты все же работают?

- Есть две категории институтов. Одни остались в социализме, они функционируют в тех старых категориях мышления, когда нужно делать что-то абстрактное, не привязанное к заказу. Это академическая наука. Вдруг что-то получится. Эти институты вымирают один за другим. Скоро их не останется вообще. Другая категория институтов работает конкретно за деньги на заказ «из-за бугра».

- До какой степени мы оторвались от общего уровня мировой науки?

- Все способные уже уехали. Боюсь, мы доживем до времени, когда у нас не будет людей, которые знают, что такое наука. Современный уровень выпускников вузов, с точки зрения потребностей науки - полный примитив. В начале 90-х все студенты хотели в бизнес, а не в науку. Сегодня многие уже хотят учиться.

Слабый проблеск надежды

- Да, но у кого могут учиться молодые 2000-х годов?

- Связь с Западом необходима, потому что у нас учиться уже не у кого. Интернет, выезд в Европу - как при Петре Первом. По целому ряду областей специалистов выгребли. По секвенцированию, по культивированию тканей специалистов у нас уже не осталось. Вся наука похожа на цепочку, и если у тебя одно звено выпадает, то рушится весь комплекс исследовательских работ. Но сейчас есть дальновидные энтузиасты, которые выстраивают частные компании. Собирают оставшихся специалистов, которых интересует только прожиточный минимум. Платят им на порядок меньше, чем платили бы там. Но здесь можно нормально жить на 800-1000 долларов.

- Большинство из них, я знаю, работают за значительно меньшие деньги. Почему они не бегут на Запад, почему возвращаются домой?

- Здесь можно жить вольно, думая о науке. У русских есть свой, самобытный стиль научной работы, благодаря которому мы способны творить чудеса. На Западе приходишь в свою лабораторию - никто там ничего и никому не объясняет. Там действительно человек человеку - волк. Попробуйте там, как в России, обратиться к коллеге по лаборатории с профессиональным вопросом! В лучшем случае просто молчат, в худшем злобно «гоу ту хелл» («пошел к черту»). Потому что на Западе царит жестокая конкуренция, и каждый боится, что ближний пытается украсть твои знания и наработки. А русские люди живут в другой контактной среде - они пытаются вместе дойти до истины, и у них это получается лучше, чем там. И русские научные коллективы растут вместе. А на Западе каждый растет в одиночку. Там приходится перелопачивать гору литературы в поисках двух предложений, в которых есть ответ на поставленный вопрос, подчас самый незначительный. А в России эти предложения поступают к тебе от коллег потоком бесплатно и сразу. Если в России исчезнет этот дух сотрудничества (а к этому, мне кажется, все идет), тогда мы потеряем свой последний козырь на мировом интеллектуальном рынке...