Депрессивный шансон Алексея Улюкаева
12 Октября 2012

• Версия для печати

polit_cop

Политологические расследования

Депрессивный шансон Алексея Улюкаева – новый жанр поэтического портрета власти.

Именно сейчас, когда Нобелевский комитет вручил очередную премию по литературе, polit_cop вспомнилось одно культурное событие, по разным причинам оставшееся незамеченным в завершающемся 2012-ом году. Конечно же, речь идет о сборнике стихов первого зампреда Центробанка России Алексея Улюкаева, который вышел в издательстве «Время» под названием «Чужое побережье» смешным тиражом в 1000 экземпляров. Эксперты книжного рынка сразу же отметили, что такой тираж прямо указывает на то, что автор оплатил книгопечатание сам. Впрочем, малоизвестному издательству выгодно выпускать книгу известного чиновника – в надежде хоть на какой-то PR. Так что вопрос, зачем «поэта» Улюкаева печатают, можно считать закрытым. Главный вопрос в другом – зачем он пишет?

Надо сказать, слог у банкира смелый и яркий. Жаль, что начинающий поэт грубо и рвано рифмует слоги – согласитесь, никто бы не посмел срифмовать «похороны» с «лохами». Но, учитывая, что «поэт» сам башляет за услуги типографии, это можно понять. А если учесть, кто именно автор, это даже можно простить.

Алексей Улюкаев – плоть от плоти чиновник. Он - человек из мира «мигалок» и «чистогана». На лондонской Бонд-стрит он бывает чаще, чем в Царицынском парке, а купить новый «Бентли» для него такая же рутинная процедура, как для нас с вами – пакет картошки в «Пятерочке». Все вышесказанное ничуть не умаляет заслуг «поэта» на его месте банковского служащего, наоборот – богатство и достаток должны были когда-нибудь отвлечь стихоплета от материального, обратив взгляд внутрь самого себя, чтобы, наконец, разглядеть - что там, внутри, скопилось. А там, надо сказать, большая дыра…

Один из сборников «поэта» предваряется надписью «Я из вселенной Гуттенберга». Зампред ЦБ недвусмысленно намекает – то, что он написал пером, уже не вырубить топором: …. Я из вселенной Гуттенберга, где редактировать непросто… Увы, это правда. Как известно, бумага тиражом в 1000 экз. все стерпит. Тем более, если «уплачено». Но, пользуясь терминологией автора, в его же вселенной образовалась «Черная дыра», которую заполнить нечем (деньги туда не положить, это не банковская ячейка). И потому поэзия рифмослагателя Улюкаева наполнена болью и страданием, и насыщена признаниями, после ознакомления с которыми «поэта» становится искренне жалко.

Но – обо всем по порядку. Вот первое откровение:

… Поскольку в плотской жизни я начальник, В духовной полагается аскеза, Я долго обрезался и обрезал, Почти что всё, Но уцелел случайно, Отросток малый…

Автор, чье нутро давно сжалось под давлением психологических и административных комплексов, собственноручно отказывает себе в жизни духовной, что, кстати, весьма странно и глупо. Может быть, на Неглинной улице так принято - став начальником, люди ставят крест на внутреннем мире, кто их там знает? Начальник, хорошо разбирающийся в «жизни плотской», в итоге потерял точку опоры в жизни духа. Не помогает даже тот «отросток малый», который остался у него не обрезанным (видимо, уцелев по чистой случайности). Ведь отросток, если верить «поэту» ...попал досрочно в довольно унавоженную почву…

Что ж, так бывает. Как говорят американцы, shit happens…

Зато в быту у «поэта» Улюкаева все удалось:

Прибой Канака канает вполне, Ты в плену не того, так этого Лондона, Прелестные песни при полной луне: Не с понтАми, так с пОнтами.

Уголовная стилистика стихосложения «автору» дается куда лучше лирического ямба и хорея. Шансон – как главный жанр жизни современного российского чиновника – для «поэта» Улюкаева и есть поэзия. Это становится понятно, когда автор обращается к теме детства:

… в люберецких бараках власть-то не советская, здесь сила правит, сильно жалит, игра с кастетами, с ножами... А впрочем, до фига, пожалуй, И разных радостей простецких…

В этот момент приходится искренне сожалеть, что автор «зону не топтал» - музыкально-поэтический телеканал «Ля-Минор» и радиостанция «Шансон» потеряли потенциальную «звезду». Но Алексей Улюкаев, находясь в «довольно унавоженной почве», избрал не уголовную стезю, а финансовую – он стал банкиром и чиновником. И теперь в стихах удивляется результатами работы (своей и своих товарищей):

… Домны кипели. Печать на декрете синела. Доброе дело. Хорошее дело. Ну и дела. Ну и дел-то потом начудесили. Позаводили. Открыли. Да с шуткой, да с песнями. Раскорчевали — да сами себя поимели…

К слову – тема того, кто кого «поимел», занимает в творчестве автора отдельную тему, которую стоит анализировать вместе с сексопатологом и психоаналитиком, которые, будем надеяться, у господина Улюкаева «имеются». Карьера большого чиновника в современной России сегодня неизбежно сопряжена с темой секса – иногда группового. Судя по тому, с какой грустью «поэт» Улюкаев пишет о разочаровании и потере идеалов, в его «этапах большого пути» тоже были непростые моменты:

…А строй имел меня вовсю — такое дело, Да тут у каждого полно таких историй…

После прочитанного выше, нижеследующая строка автора вновь мысленно возвращает нас в колонию строго режима где-нибудь в лесах Мордовии:

…А ты всё петушишься, ты герой. И ты кричишь: Карету мне, карету!..

Кстати, поиск истинных ценностей, с которыми у автора очень большие проблемы, очень часто приводит неокрепшую душу в поле сексуальных аналогий, обманчиво предлагая искать именно в этой сфере то, чего там нет изначально.

… Меняю первородство на чечевичную похлёбку, и бабу, у которой я не первый, и требования к похлёбке: едкая, к бабе — ёбкая…

Улюкаев – не Грибоедов. И не Чацкий.

«Требования поэта» Улюкаева просты и понятны – уверен, его коллеги из российской элиты думают примерно так же. Но чревоугодие и похоть счастья «поэту» не принесли. И что же он «имеет»? Тоска, страдание и страх скорой пенсии и смерти сквозят в этих строках:

… До бога далеко. Начальство близко. Мосты уже разведены повсюду, И жёны, утомившись бить посуду, Сидят устало. Что ещё там в списке? Совсем немного: пара истин низких, И пара возвышающих обманов, Ты только дай нам знак: уже не рано. И мы уходим. Тихо. По-английски. ...А можно я ещё чуть-чуть побуду?...

Улюкаеву очень страшно. Но он смело об этом нам говорит, что делает ему честь. Кажется, он взывает о помощи, но как можно помочь человеку, которому «До Бога далеко, а начальство близко». Если бы было все наоборот, может быть, была бы у «поэта» Улюкаева хоть какая-то надежда на спасение его души, или хотя бы той дыры, которая образовалась на ее месте…

Но надежды нет. В итоге, грустит «поэт»:

… Вся эта жизнь, короткая — как прежде, Казалась длинной юному невежде. Неужто кончится? Берёт тоска и... не отпускает. Что там вера, что надежда…

…Мы шли к отеческим гробам, А тут бедлам…

Разруха, батюшка, она не в клозетах, разруха – в головах. Так говорил профессор Преображенский. Но разве Шариков его слышал?..

Жизнь скоротечна. Ни деньги, ни Лондон, ни понты, часто употребляемые «начальником плотской жизни» в его депрессивной поэзии, не могут служить ни ее целью, ни итогом. Конечно, у «поэта» Улюкаева есть что вспомнить: … ты будешь рассказывать всем, как серфил по волнам с гавайками, вполне простительная слабость, мэм, как и хождение в шортах без майки…

Но душа просит другого. А ничего нет. Беда же, как известно, не приходит одна. С годами сказочный материальный мир Улюкаева рушится – деньги и власть оказываются самообманом, а вовсе не ценностью, ради которой стоило жить:

… Платочки взвиты. Занавес упал. А в ложе — ложь и — рожи, рожи, рожи...

… только пробило двенадцать, А тыква — вот она на блюдце, Возьми её за рупь за двадцать!

История Золушки только в сказке заканчивается «хэппи-эндом». В жизни она заканчивается в полночь, когда часы бьют двенадцать. И «Бентли» превращается в тыкву за ненадобностью. Как ты встретишь полночь, зависит от того, как ты жил при свете дня. Если ради «ебкой бабы», то существует вполне реальная опасность – Боги, к которым в своей шансоновской депрессии взывает «поэт» Улюкаев, на его вопрос «а можно я еще побуду?», ответят отрицательно.

Интересна и еще одна метаморфоза высокого чиновника. Бесконечно устав от лжи и рож, он пишет словно сам себе:

… Езжай, мой сын, езжай отсель. На шарике найдёшь теперь, Немало мест… Где не всегда конвойный взвод, На малых выгонят ребят, Где не всегда затычку в рот, Бывает — правду говорят, Бывает голова вверху, А ниже — ноги, Где в хлеб не сыпали труху, И не смеялись над убогим: Ха-ха, хе-хе, хи-хи, ху-ху…

Если не обращать внимания на последнюю строку этого шедевра, которая была вставлена автором исключительно потому, что он просто не нашел рифму к слову «труха», то само стихосплетение наводит на мысль, что Улюкаев вполне мог быть замечен на Гоголевском бульваре во время гуляний «поэтов-белоленточников» в ожидании революционных перемен. Но его и туда бы не приняли – он ведь ни во что не верит. Вообще…

В целом же поэзия Улюкаева любопытна и поучительна. Она ярко характеризует усталость и моральную пустоту «плотских начальников», запутавшихся в «понтах» на улицах Лондона и потерявших самих себя. Интересно, стоит ли нам ждать от «поэта» новых серий рифмоплетства с такой же силой, как ждут их в издательстве «Время»? Оставим этот вопрос открытым. Ведь даже автор сомневается:

… Глаза страшатся, руки делают, а может, лучше, чтоб и вовсе отсохли? ...

Может.

P.S.

Президент Фонда эффективной политики Глеб Павловский:

«Читать это интересно, хорошо. Очень важно, что видишь другого человека, чем тот, который совсем недавно при гигантском мошенничестве в Банке России убеждал, что нет ничего особенного. Ну, подумаешь, украли 15 миллиардов долларов — бывает. Я еще тогда обратил внимание на то, что Улюкаев применил интересный образ - матрешки, которая сидела в банке и притворялась легальной, а на самом деле была чем-то совсем другим. Вот теперь видно, что и сам Улюкаев - тоже матрешка, в хорошем смысле слова. В последнее время все чаще обнаруживается, что внутри остальных героев нашей власти, считающей себя настолько гениальной, что ей не нужны ничьи советы, и даже, в сущности, ничье избрание, находятся люди, которые бесконечно устали…»