На коленях - к "Справедливым" не приползу
13 Августа 2007

• Версия для печати

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО РЕДАКЦИИ «РУССКОЙ ЖИЗНИ»

(Николаю Левичеву, Екатерине Мень, Олегу Кашину, Борису Кузьминскому, Павлу Пряникову, Юрию Арпишкину, Дмитрию Наумкину, Юлии Любимовой, Марии Бахаревой, Дмитрию Данилову, Евгении Долгиновой, Евгении Клименко, Алексею Крижевскому, Дмитрию Быкову, Денису Горелову, Аркадию Ипполитову, Татьяне Москвиной, Евгении Пищиковой, Максиму Семеляку, Наталье Пыховой, Елене Пилипенко, Ирине Кузьминой, Владимиру Перову, Владиславу Короткому, Оксане Гривиной, Александру Житомирскому, Владимиру Камаеву, Игорю Меглицкому, Галине Панченко, Максиму Покалеву, Илоне Таубе, Валентину Ткачу, Анастасии Литвинцевой, Анне Кузьминской, Ярославу Белому, Ксении Дмитриевой, Леониду Шаповалову, Алексею Хренову, Игорю Зыкову, Гарегину Туманяну, Галине Поповой)

7 августа сего года меня, Вашего коллегу, специального корреспондента журнала «Русская жизнь», главный редактор Дмитрий Ольшанский без предупреждения и каких-либо разговоров уволил с работы. Основание увольнения: «Дмитрий Галковский – подлец».

Опишу суть конфликта.

В Живом Журнале недавно была объявлена кампания по сбору 100 000 рублей для семьи умершего поэта Дмитрия Пригова. Я высказал недоумение по поводу этой акции, потому что Пригов был преуспевающим литератором с большими связями, а собирать деньги на похороны в нашей культуре не принято. Это свидетельство экономического и социального банкротства умершего. К тому же инициатива сбора этой небольшой суммы исходила от мультимиллионера, а среди друзей и знакомых умершего (никогда, кстати, не бывшего «жижистом») много богачей. Кроме того, выяснилось, что сбор средств идёт на валютный счёт в престижном западном банке, так как рублёвого счёта у семьи покойного нет. Эта же семья владеет недвижимостью в Европе.

Попутно я остановился на личности Пригова, по моему мнению, типичного дельца от литературы, коммерчески использующего образ «нонконформиста». У Пригова никогда не было никаких конфликтов с нынешней властью, а все его хепенинги и перформансы шли в общем русле государственного издевательства над интеллигенцией и оскорбления образованного слоя России. Напомню, что Пригов умер накануне очередного перформанса – его должны были нести в шкафу на 22 этаж общежития МГУ, из шкафа при этом поэт должен был кричать матерные частушки. В литературных кругах Москвы Пригов известен «воплем кикиморы» - истерическим завыванием, которым он сопровождал все свои выступления.

Моя позиция по отношению к Пригову, а также Бреннеру, Кулику и тому подобным людям всегда была неизменной, я её неоднократно высказывал. Буду делать это и впредь. Считаю, что это моё право – гражданина России, литератора, и просто человека. При этом я совсем не против свободы самовыражения, причём самого причудливого и экстравагантного. Более того, в 80-х я даже выступал с поддержкой акций Пригова и его друзей, распространял самиздатскую и иностранную литературу с описанием их хепенингов. Я против обуржуазивания андеграунда, против коварного использования его в политических играх и против занятия подобными людьми каких-либо общественно важных постов. Их социальная деятельность в последнем случае ужасна и сводится как минимум к решению личных бытовых проблем за счёт денег, выделенных на совсем другие цели.

Я не считаю своё мнение о Пригове истиной в последней инстанции. Это именно «мнение», частная точка зрения немолодого члена литературного цеха, к тому же высказанная в идеальном месте для такого рода «мнений» – в знаменитом Живом Журнале. Я с терпимостью отношусь к другим взглядам на творчество Пригова или Кулика, и никогда не стал бы не только использовать «административный ресурс» для борьбы с мыслящими иначе, но и не счёл бы это поводом для разрыва личных отношений. Тому свидетельством многолетнее дружеское общение с такими людьми как известный галерист Марат Гельман или художник-нонконформист Дмитрий Врубель (если брать жижистов-тысячников).

Моё мнение было высказано через две недели после похорон, и не на поминках, а в пространстве частного блога. К тому же полемический запал был направлен не против Пригова как такового, а против нелепой акции по сбору средств на его похороны. Что касается последнего, то я высказал Антону Носику претензии прямо в его блоге, написав, что:

«1. Сбор 4000 долларов на похороны Пригова выглядит весьма странно. Так делать не принято, кроме того, ранг покойного был таков, что сумма выглядит смехотворной.

2. Общественная акция от имени члена руководства блогосферы неизбежно отождествляет её с инициативой блогосферы так таковой, что, учитывая масштабы ЖЖ, выглядит очень плохо. Получается, что через ресурс миллиона юзеров какие-то родственники решают свои финансовые проблемы.

3. Отсутствие общественного контроля за сбором средств приведёт к неизбежным кривотолкам».

В ответ ничего кроме грубой ругани я от Носика не дождался. Похоже, сказать ему нечего.

Ваш главный редактор, Дмитрий Ольшанский, как активный блогер имел все возможности для участия в полемике со мной и отстаивания своей точки зрения. В том числе, в самой резкой и непритязательной форме. Я кстати, всегда открыт для диалога и стараюсь поддерживать общение даже в экстремальных случаях. Например, свой ответ на непотребную ругань Носика я начал со следующей фразы:

«Антон, Вы знаете, как я к Вам хорошо отношусь. Я рекламировал Ваше творчество ещё в эпоху "Вечернего Интернета". Но последнее время Вы сильно сдали и совершаете одну медиа-ошибку за другой. Очень печально смотреть как талантливый человек постепенно попадает в Беду».

И в дальнейшем в разговоре я не допустил ни одного оскорбления, наоборот, помогая собеседнику сохранить лицо и представить перед читателями его матерную ругань издержками молодёжного «интернет-флейма».

Но жижист Ольшанский не снизошёл до разговора со своим товарищем-блогером (пускай самого нелицеприятного). Он поступил иначе. Будучи формально моим «начальником» он, наплевав на трудовое законодательство, без предупреждения и даже без удостаивания минутной аудиенции, меня, 47-летнего человека, вышвырнул с позором на мостовую.

У незнакомых с ситуацией людей может сложиться впечатление, что моя фраза о Пригове была лишь неуклюжим предлогом для избавления от нерадивого сотрудника. Хочу заметить, что как автор и сотрудник редакции я педантично выполнял взятые на себя обязательства, в каждом номере появлялась моя новая статья, я никогда не слышал каких-либо нареканий. По мере сил я старался рекламировать и распространять «Русскую жизнь». Возможно, мои статьи были низкого качества, но я прилежно работал. На это указывает тот факт, что я обычно в 1,5-2 раза превышал объём статей для лучшего раскрытия темы, хотя на моей зарплате это никак не сказывалось. (Разумеется, я заранее оставлял возможность быстрого сокращения текстов.), Может быть, мои статьи были поперёк общего направления журнала, но я писал о русской истории и писал в меру своих сил. Все написанные мною статьи были опубликованы.

А главное, если бы речь шла о моём устранении из состава редакции, то этому не было абсолютно никаких препятствий. Я ведь и стал сотрудником, только уступая настоятельной просьбе главного редактора, который сказал, что членство будет номинальным, и попросил для «раскрутки журнала» дать моё имя. Честно говоря, должность не соответствовала моему статусу и образу жизни, но я согласился из симпатии к общему направлению «Русской жизни». Напомню, что Ваш журнал не юмористический или порнографический листок, для которого конечно уместны и порнография Кулика и графомания Пригова, а серьёзное издание, рассчитанное на интеллигентного читателя, увлекающегося отечественной историей и культурой.

Как бы то ни было, главный редактор вполне мог мне позвонить и двумя-тремя дежурными фразами завершить наше сотрудничество. Я бы без разговоров ушёл по собственному желанию. Но Ольшанский поступил по другому. Он мне послал следующее письмо:

«Дмитрий Евгеньевич!

К сожалению, ваше вчерашнее выступление по адресу недавно умершего Д.А.Пригова сделало невозможным наше дальнейшее сотрудничество.

Все финансовые обязательства журнала по отношению к вам за июль и август месяц будут выполнены в полном объеме.

Ответственным за них является наш издатель Екатерина Евгеньевна Мень, которая ждет вашего звонка по тел., дабы определить удобное для вас время».

После этого я поступил единственно возможным образом, а именно попросил передать причитающиеся мне деньги родственникам Пригова. По стечению обстоятельств сумма совпала с собираемыми 100 000 рублей. Это мера вынужденная поведением Ольшанского, так как любое другое решение автоматически означало бы, что я соглашаюсь с тем, что я подлец, или что я веду себя как подлец.

В Живом Журнале некоторые умные головы выдвинули версию, что я якобы «заранее спланировал» скандал и чуть ли не разыграл перформанс. Это неверно. Сотрудничать с «Русской жизнью» мне нравилось, в последнее время я по согласованию с редакцией работал над целым циклом статей под общим названием «История КПСС». Первая статья цикла должна была быть отправлена Ольшанскому как раз в день получения письма. Оплата моего труда меня вполне устраивала, и из-за личных обстоятельств (тяжёлая болезнь матери) была насущно необходима. В конце я сделал всё возможное, чтобы предостеречь Ольшанского от неверного шага и направил ему письмо, где предложил дать мне месячный отпуск, и за это время спокойно обдумать своё решение. Одновременно я предупредил Ольшанского, что в сложившейся ситуации не смогу взять от редакции предложенные мне деньги. Сказал я и о том, что у меня гораздо больший опыт участия в различных медиа-проектах и его решение может резко осложнить работу журнала. Одним словом, я выступил с открытым забралом, даже в этой немыслимой ситуации считая себя ещё Вашим коллегой и заботясь о деле, которое считал общим. Однако Ольшанский не счёл нужным прислать даже отрицательный ответ на моё примирительное письмо.

Теперь о моей просьбе к Вам. Из информации, которую я получил в последнее время, у меня сложилось впечатление, что акция Ольшанского носила не личный характер, а является общим мнением редакторского коллектива. В Живом Журнале даже выдвигалась версия единогласного голосования «вопроса Галковского» на заседании редколлегии. См. maha:

«Да, изгнали Галковского из профессии, и что? По-моему, надо радоваться... Единогласно!.. Галковский написал х..ню про Пригова. Митю это оскорбило и на летучке в понедельник он предложил изгнать Галковского. Дорогая редакция приняла это предложение с глубоким воодушевлением».

То есть все адресаты моего письма приняли следующую резолюцию:

1. Считаем Дмитрия Евгеньевича Галковского литературным подлецом.

2. С позором изгоняем его из нашего творческого коллектива.

В связи с этим мне хотелось бы услышать чёткую позицию каждого из Вас. Ведь если это не так, у общественности может сложиться неправильное представление о Вашей роли в этой истории, а мне бы этого очень не хотелось. Я всегда с большой щепетильностью подхожу к фактической стороне дела.

Прошу ответить юзеров-членов редакции здесь, а также помочь высказаться через свой ник членам, не имеющим странички в Живом Журнале. Понимаю, что отмечаться в блоге человека, которого считаешь подонком, может быть само по себе оскорбительно, поэтому членам редакции согласным с точкой зрения Ольшанского достаточно промолчать.

Прошу прощения у людей, которых всё ещё считаю своими коллегами, за некоторую многословность. Обстоятельства дела таковы, что любые недоговорённости только усложнят ситуацию.

Р.S. Пока я писал это письмо, Екатерина Мень, высказалась по поводу моего увольнения. Считаю это первым ответом, и хочу выразить своё понимание той непростой ситуации, в какую попал издатель, по всей видимости, культурный и достойный человек, благодаря очередной выходке Ольшанского. К сожалению, речь идёт не о первокурснике, неудачно пошутившем над чудаковатым профессором, а о главном редакторе крупного столичного издания, решившего выгнать пожилого сотрудника на улицу С ВОЛЧЬИМ БИЛЕТОМ