Монитор | все материалы раздела
Бунт сытых
19 Ноября 2009
Оригинал материала: Новая газета
Максим Кантор: Социальная революция «снизу» в России сейчас невозможна. Куда страшнее самозащита элиты. Только это уже не революция, это — война
 |
Крупный финансист, посетив дом Маркса в Трире, написал в книге отзывов: «Здесь жил автор самой наивной экономической программы человечества». Через два дня обвалился фондовый рынок, и финансист отреагировал так: «Все равно это не конец капитализма». У капитализма много возможностей спастись: инфляция, война, коллективизация. Когда сытые видят, что их власть под угрозой, начинается бунт сытых. Эта революция не уступает социалистической по размаху. Сегодня, когда снова заговорили про революцию, хорошо бы уточнить, о какой именно речь.
Не социальная
Революция социальная не может произойти по простой причине: чтобы подхватить лозунг, надо говорить на языке оратора. А общего языка нет. Сожаления об идее Октября понятны, но социальную революцию в XXI веке не сделать, оперируя словарем века XIX. Великая французская, Великая Октябрьская обладали метаязыком, который объединял все профессии, все возраста, а в случае Октября — все нации и сословия. Ленин писал о трех источниках и трех составных частях марксизма, имея в виду это: требуется инструментарий понятий, объединяющий людей, такое оружие куют веками. Для того чтобы понятия Свобода, Равенство, Братство, начертанные на знамени, провели батальон марсельцев до Тюильри — требовался век Просвещения. Для того чтобы апрельские тезисы волновали толпу — требовался век работы марксистов. То же относится к германской революции, которая была узурпирована Гитлером на основе общей понятийной базы. Даже перестройка выработала немудрящий язык, унаследованный от шестьдесят восьмого года (гласность, права человека, независимость частного сектора и т.п.). Никакой из перечисленных языков сегодня не годится. В обществе, столь прочно разделенном на страты, что интересы одной страты не пересекаются с интересами другой, общий язык вообще проблематичен. Мы отменили борьбу классов, но отчужденность социальных групп — явление не менее страшное. Интересы политиков, интересы деятелей современного искусства, интересы представителей медиа и интересы пенсионеров суть интересы разных корпораций: они встречаются на рынке, но не совпадают. Поэтому лозунги демократических партий мгновенно оказались скомпрометированы — они представляют корпоративный интерес, но звучат как общезначимые. «Хочешь жить, как в Европе, — голосуй за правых!» Трудно представить бабку из Пензы, которая хочет жить, как в Европе, с чего бы ей голосовать за правых? Общего дела нет в принципе. Отменили горизонтальную нарезку общества (классы), но нарезали пирог вертикально. Если учесть при этом, что горизонтальная нарезка все равно существует, отменяй ее или нет, то общество выглядит мелко нашинкованным, как капуста перед употреблением в щи. И какой же язык может объединить людей, старательно разъединенных? Неловко развивать метафору, но нашинкованную капусту объединить может только кипяток — ну так ее и варят. А сделать опять кочан — трудно.
В обществе отсутствует критерий междисциплинарной оценки поступка — и это происходит не случайно, так устроили специально. Мы, собственно говоря, являемся жертвами плюрализма — того самого плюрализма, за который боролись. Есть соблазн сказать, что отсутствие междисциплинарного критерия оценки есть признак демократии и личной свободы, однако проблема в том, что отсутствие критерия оценки лишает возможности выносить суждение — и оставляет безнаказанными тех, кто варит щи. Мы, говоря словами Галича, хотели прогнать того, кто скажет «я знаю, как надо», и охотно подчинялись тем, кто не тратил слов на убеждения, а просто гнал стадо вперед. При утрате общего языка социум делается управляемым и — с неизбежностью — коррумпированным: междисциплинарную оценку заменяет финансовый интерес. Произведение искусств хорошо, поскольку дорогое, политик прав, потому что богат, банкир успешен, если у него есть яхта. В обществе, где искусство должно учить, политик защищать, а банкир обеспечивать, — существует оценка труда с позиций общего блага. В мафиозном клане оценивают по количеству денег. Мафия потому торжествует над обществом, что в отличие от общего языка внедряет «понятия», т. е. корпоративные правила поведения сытых в разрушенном социуме.
Если перестройка была возможна в России благодаря наличию советского общества (обманутого, разочарованного, но общества, скрепленного поруганными идеалами), то никакая социальная революция не может произойти в народе, который единого общества собой не представляет. Революцию социальную в стране победившей мафии ждать не приходится. Это не по понятиям.
 |
Осмысленный и беспощадный
Бунт сытых — это война. Война — и те явления, что сопровождают и подготавливают смертоубийство. «Уровень инфляции», «демографические проблемы», «миграции населения», «переделы границ», «межбанковский процент», «ставки по кредитам» — слова эти звучат профессионально сухо, кажется, прямой опасности в них нет, на деле они так же смертельны, как термины «карательный отряд» и «зачистка местности». Это все — бунт сытых, так сытые мстят миру за свое беспокойство. Вы думаете, только нищие могут схватиться за топор? Знаменитая прокламация «к барским крестьянам», приписываемая Чернышевскому, тем уже смешна, что звать Русь к топору — нелепо. Ну, допустим, возьмет нищая Русь топор — а дальше-то что? И топор у нищего дрянненький — таким убогим топором и не ударишь как следует. Гораздо чаще за топор хватаются именно сытые — они-то знают, по какому месту бить, чтобы насмерть. Одна из распространенных исторических аберраций — это страх перед бунтом «бессмысленным и беспощадным», перед стихией варварства низов. Мы привыкли бояться некормленых пауперов, некоего обобщенного матроса Железняка, разгоняющего Учредительное собрание, а депутатов самого Учредительного собрания мы не боимся. Словно бы основные беды в Россию принес именно Пугачев — а вовсе не царский режим, словно именно матрос гадит нашей с вами истории, а не депутат парламента. Уверенность в том, что именно революции несут с собой неисчислимые жертвы — эта уверенность как-то заставляет забыть про то, что основной свой урожай смерть собирает на войне, но никак не во время бунтов голодных. Якобинский террор унес тысячи жизней, но наполеоновские войны перекрыли количество гильотинированных в тысячи раз. Казненные по приговору Конвента не всегда были виновны, чаще всего лишь принадлежали к сословию угнетателей. Но в чем вина испанских или русских крестьян, в чем провинились германские или французские легионеры, поставленные под картечь? Вы полагаете, что поход Иоанна Васильевича на Новгород или, допустим, Русско-японская война были менее кровопролитны, нежели восстание Пугачева? Думаете, чеченская кампания или афганская резня есть нечто превосходящее по гуманности разбой революционной матросни? Или генералы, посылавшие на убой, убивали не так варварски, как то делают «пьяные мужики с дубьем»? Генерал-аншеф Панин, лично пытавший Пугачева, до того был командиром того же самого Пугачева в Русско-турецкой войне и отличал хорунжего Пугачева за участие во взятии Бендер, где народу полегло куда больше, нежели при осаде Оренбурга. Город превратился в пепелище, одиннадцать тысяч убитых турок и шесть тысяч убитых русских — там, в Бендерах, Пугачеву дали медаль за то, что он резал и жег, а вот за несанкционированные действия под Уфой бунтовщика рвали каленым железом. Везший разбойника в клетке Суворов был легендарным палачом Варшавского восстания — он перебил столько народу, что Емельяну Ивановичу и в страшном сне не привиделось бы. Все улицы были завалены мертвецами, как отмечал в своих записках Александр Васильевич, граф Рымникский, и действительно он уложил более двадцати тысяч поляков. Так это же совсем другое дело, это живодерство учинили с цивилизаторской целью. А беды наши, они именно от бунта «бессмысленного и беспощадного». Пушкин («не приведи меня, Господь, увидеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный») отлично знал, какой именно ценой Россия расширяет свои пределы, возводит дворцы. И эта цена — она не показалась поэту чрезмерной, ведь цена платится за цивилизацию! Пощады от власти ждать не приходится, но у беспощадности есть смысл! И привыкли мы пенять матросу Железняку, бессмысленно разогнавшему Учредительное собрание, а депутатам Учредительного собрания (Думы, Временного правительства), осмысленно гнавшим матроса на войну, — кто ж попеняет? Когда бунтует царь Петр, или канцлер Бисмарк, или президент Буш — вот это явление, это отрадная историческая картина. И смотреть на такую картину приходится долго, есть время изучить детали.
Смерть бедняка
В отличие от революции голодных война может длиться бесконечно, столетняя — не предел. Сытые не воюют сами — они только посылают на смерть, это упоительное занятие можно длить долго. Ушедший век, который Хобсбаум называет «веком крайностей», выявил крайности противоположные — и показал взаимосвязь противоположностей: бунты голодных вспыхивали и гасли, из их углей сытые разжигали новые пожары, а те горели бесконечно.
На протяжении века революционные войны переводили в войны империалистические, и рядом с академическим театром военных действий проделки Троцкого, Че Гевары и Долорес Ибаррури кажутся самодеятельным спектаклем. Какие там перманентные революции и интернационалы трудящихся — какому Че под силу провести иракскую кампанию, несмотря на протесты общественности мира? Где такого Троцкого отыщете, чтобы десять лет держал гарнизон в Афганистане?
Затея Пугачева идти на Москву, эскапады Че в Боливии — эти кустарные планы абсолютно не сравнимы со стратегией настоящих политиков. Если авантюристы-утописты (что в России, что в Германии, что в Испании, что в Мексике) подбивали бедноту на революционные войны, то бунт голодных завершался стремительно. Инициативу в убийстве всегда перехватывает власть имущий: смерть бедняка есть цемент империи — нельзя позволить бедняку умереть за собственную свободу. Во-первых, свободы он все одно не обретет, просто сгинет бессмысленно. Во-вторых, когда бедняк гибнет на передовых государства (скажем, тонет на подлодке, закрывает амбразуру, дохнет с голоду), он делает это к вящей славе устройства мира — а не вопреки таковой. Попустить, чтобы бедняк погиб без толку — рационально ли? Некогда Ленин бросил лозунг «Превратим войну империалистическую в войну гражданскую!» — и на краткий период показалось, что передел мира будет заменен на выяснение отношений между рабами и господами. Но революцию голодных стремительно вернули в прежнее состояние бунта сытых — в мировую войну. Финал наблюдаем сегодня, последние сцены впереди. Та война, что постоянно идет на Востоке, та финансовая пропасть, что поглотила сегодня многих бедняков, демографическая катастрофа России, миграции населения — это все и есть мизансцены бунта сытых. Вы ждете революции — так вот она, перед вами, эта желанная революция. Может быть, она выглядит не так, как вам хочется: без красных знамен, без Ильича на броневике. Но это просто типологически иная революция. И другой, извините, не предвидится.
Федеративная мафия против тотального государства
Крайне неприятная правда состоит в том, что реальность не зависит от партийной программы. Курьезно, но именно тотальные государства и прикончили мафию, и мафия тиранам этого не простила — способствовала падению тотальных режимов. Именно боевики мафиозных кланов (при содействии армии Брэдли) брали Сицилию, а отъявленные российские мафиози сделались непримиримыми врагами сталинского наследия. Гориллы Лаки Лучано в тесном сотрудничестве с топтунами Даллеса принимали участие в кампании Маккарти — то есть в борьбе с опасностью тотального коммунистического проекта. «Великая криминальная революция», как определил российские перемены Говорухин, происходила повсеместно — диктатора в большинстве случаев сменил не правозащитник, но прагматичный мафиози. Диктаторские пирамиды растаскивали на куски, строили из них корпорации. Коррумпированность аргентинского Мэнема и плутни элегантного Миттерана трудно сравнить — но принцип сходен. По мафиозным понятиям строится управление кланом искусства, кланом политики, кланами корпораций и сообществ.
Век крайностей явил два типа сознания — мафиозно-прагматическое и директивно-утопическое.Мафиозному сознанию ближе федеративная концепция общества. А то, что утопия ведет к централизации, мы в школе учили.
Конкретная драма России состоит в том, что межеумочная страна, Восток—Запад, никак не может выбрать из двух зол. Россия на протяжении своей истории не в силах понять, чего же хочет: то дает волю сословиям, то душит бояр, то стирает различие меж городом и деревней, то отправляет писателей в колхозы.
Президент пишет послание за посланием, и простая вроде бы задача — уйти от пирамиды режима к федеральному союзу равных. Но вот беда: пирамидой можно управлять, а с мафией надо договариваться. Выясняется, что за каждым мафиози стоит и другой, корпоративные обязательства ширятся, решения принимать непросто. Чтобы управлять обществом, необходимо предъявить обществу идеал развития, а идеала нет, его не придумали. Ну ведь не день-ги же в самом деле считать целью развития. А двадцать лет подряд иного идеала и не было. И президент заговаривает рассыпающееся общество: есть, мол, у нас задумки. Быть богаче, здоровее, заняться чем-то помимо продажи сырья — обещания заманчивые, но все-таки каков общественный идеал? Что строить будем, граждане? Коммунистический идеал (общество равных) отменили, религиозный идеал (жизнь вечная) не позволяет принять прагматика века, демократический идеал (открытое общество) оказался еще менее жизнеспособен, нежели социалистическая доктрина.В строительстве общества крайне важен энтузиазм, вера в то, что усилия не напрасны — за хорошее дело, за благо народа можно и жизнь отдать, к этому порой и призывают. Тотальные режимы эксплуатировали эту посылку — призывали граждан жертвовать собой за равенство и светлое будущее. Эту демагогию мы осудили. Но, согласитесь, еще более нелепо отдавать жизнь за неравенство и несветлое будущее.В идеологии сложилась ситуация, которую шахматисты именуют «цугцванг» — т. е. невозможность сделать ход. Общественного идеала нет и не будет, однако энтузиазм нужен для строительства пирамиды, которая мешает развиваться свободам, которые нужны для обогащения мафиозных кланов. Выход придумывается такой: появляются корпоративные идеалы мафиозных структур, так сказать, идеалы для семейного употребления, а общая сумма этих прагматических устремлений считается общественной идеологией.
Как результат возник феномен, коего еще не знала российская история: наше государство есть пирамида из мафиозных кланов — и вот эту шаткую конструкцию мы тщимся реставрировать. Сказать, что народ уйдет из-под государства в мафию, значит, по сути, сказать, что народ перейдет из одной мафиозной ячейки в другую, потом в третью — все вокруг есть мафия, и одновременно все есть государство. Выше было сказано, что общего языка в обществе нет; это не до конца верно — мы сегодня говорим на бандитском жаргоне. Термин «башлять налом» так же внятен сегодня интеллигенту, как термин «интернационализм» рабочему тридцатых годов. «На наших знаменах начертано — свобода и частная собственность», — заявил демократ Немцов, и под этим лозунгом вполне могла бы подписаться Сонька Золотая Ручка.
Обнаружилось, что российская конструкция такая нелепая, что всем вокруг неудобно. Вопрос: как перестроить пирамиду из мафиозных кланов — в пирамиду просто или в федеративное государство — и является предметом дебатов сытых. Впрочем, один раз уже перестраивали. Особенность сегодняшней перестройки в том, что она пройдет не по воле общества, а по сценарию бунта сытых, то есть по законам военного времени.
Как быть
1. Перестать жить «по понятиям» отдельной — пусть прогрессивной — страты. Преодолеть замкнутый характер социальных страт, сделать деятельность художника доступной для критики врача, деятельность политика доступной для критики ученого. Сделать возможным междисциплинарный критерий оценки, независимой от нужд как госаппарата, так и отдельной профессиональной корпорации. Создание междисциплинарной оценки деятельности и есть философия общего дела. По сути это означает возрождение российской интеллигенции.
2. Создать самостоятельный социальный язык, иными словами, создать новую эстетику: эстетика будет формировать искусство, а то, в свою очередь, — общественную жизнь. Некогда таким общим языком являлся авангард, он воплощал надежды на утопию. Исходя из того, что интернациональный язык авангарда давно сделался сервильным, изменил своей природе и служит декорацией быта сытых, задачей современной эстетики должно стать преодоление опыта авангарда. Новую эстетику можно определить как «поставангард» или «контравангард». Во время гибели виртуальных ценностей обществу требуется эстетика реализма.
3. Признать принцип братства более необходимым человеческому обществу, нежели принцип соревнования. Соревновательный характер развития современной цивилизации некогда был объявлен благом — в мире, где девять десятых не допущены к участию в соревновании, этот принцип является субститутом расизма. Так мафия наследует побежденным диктатурам. Критерии и оценки статуса общественного развития должны выноситься, исходя из принципа братства, и только из него.
При наличии этих трех компонентов — междисциплинарного критерия оценки, новой эстетики, принципа братства — можно говорить об изменениях, которые оздоровят общество. Или мы примем участие в очередном бунте сытых, осмысленном и беспощадном — и будем именовать очередную резню революцией.
* Разговор о «новой русской революции» начал Дмитрий Быков статьей «Мафия или секта?» (см.«Новую», № 124 от 9 ноября). Быкову отвечает Максим Кантор.
Максим Кантор
Обсуждение статьи
- Небых 2 Владимир
Feb 16 2010 10:09PM 2021 (135)
Знаете, Владимир, не только я, но и Вы видите в статье Максима Кантора искры разума.
1. Кантор пишет о междисциплинарной оценке поступка, о понятии «благо для всех и для каждого», которое задавало бы этический масштаб деяний и явлений. Вернее, Кантор пишет об отсутствии такого универсального условия оценки, как «общий язык», который дал бы этому понятию выразительные средства. Кантор полагает, что как в полноценном обществе существует оценка всеобщего блага, так и в мафиозном клане тоже существует такая оценка, но ее условием является универсальность денег, а сама оценка сводится к валоризации, то есть к чистому количественному выражению (в деньгах) всего и вся – языком мафии является арифметика. При этом автор верно подмечает, что квантитативный подход примитивен, поскольку не может описывать столь сложные структуры, как общество, что в итоге приводит к его регрессу до уровня «рынка мафиозных кланов», или агрегации корпораций.
В определенном смысле мафия проще, чем государство (политически организованное общество), ибо арифметика – строго формализованное исчисление, а этика – нестрого. И именно поэтому все этические системы, идеологии упираются в аксиоматически задаваемое представление о «благе» (что, впрочем, делаете и Вы: «…жить комфортно и сытно всем слоям»). Дальнейшая операционализация этого представления, доведение его до понятийных форм – удел философии «общего дела» (filosofia de rei publicae, отсюда, к слову, «республиканские» коннотации в концепции Кантора). Однако процедуры вывода утверждений из аксиом в этических системах всегда несут с собой эффект логического люфта, поскольку традирование смысла во времени всегда нечетко и приводит к ошибке аутентичности. А это в итоге приводит к т.н. «идеологическим» спорам и далее – к модификации этических систем или даже их «опровержению», то есть к убеждению в наличии не снимаемых внутренних противоречий данных «систем исчисления» (этик).
Отдадим должное Максиму Кантору. Он прозорливо усматривает проблему не в содержании этического высказывания, а в его форме, справедливо полагая, что «аналоговый» – ибо сигнал имеет свойство затухать со временем – характер обычного человеческого языка плохо вяжется с формализцией, а значит – с требованием универсальности высказывания. И это отчасти объясняет, почему («мафиозная») арифметика сегодня имеет такое широкое распространение.
Когда Вы пишете о «прогрессивных» стратах, создающих (и выполняющих) законы, Вы тоже настаиваете на формализации правил вывода из этических аксиом. Так, базовая этическая интуиция (аксиома) у Вас сводится к утверждению: сытость и комфорт для каждого суть благо. А следование, всегда в виде практики, «простым и понятным законам» приводит к достижению блага, очевидность которого подтверждается телесно. Заметьте, в рассуждениях Кантора имплицитно содержится подобная же схема: общее благо есть, оно есть братство, то есть человеколюбие, а очевидность этого достигается в эстетике (психическая очевидность прекрасного), то есть на путях широко понимаемого творчества.
Итак, Кантор предлагает найти mathesis universalis, и Вы делаете то же самое. Только Кантор, задаваясь вопросом об условиях действительности этических систем, пытается поставить проблему в терминах мета-идеологии, а Вы – в терминах Бентамового утилитаризма, нерефлексивно принимая его на веру. Позволю себе напомнить, что последнее массовое обращение к этой версии «исчисления» пришлось на конец 80-х и начало 90-х годов прошлого века. С течением времени стало понятно, что внутренние противоречия этой этики неустранимы.
2. Прошу обратить внимание, что в рассуждениях Максима Кантора, будто бы, есть «темное пятно»: он оперирует терминами этики и эстетики, оставляя без внимания логику. Но это не совсем так. Логика, если пытаться реконструировать мысль автора, содержится в «действительности» («обществу требуется эстетика реализма»), а если быть совсем точным, то в необратимости смерти (бедняка). Полагая, что насилие факта смерти уже есть уже онтологическое условие для выработки социального языка, Кантор упирается в пару «жизнь-смерть» как в аналог логической истинности-ложности. Собственно, то же самое говорите и Вы, только более завуалировано, когда упоминаете «астрономическую разницу в доходах низшего и высшего сословий». Осмелюсь все же заметить, что «сословия» – это группы, наделенные специфическими позитивными правами и обязанностями, тогда как в России такого не наблюдается; практика правоприменения все же не в счет, ибо сама по себе зачастую незаконна. И Вы хорошо чувствуете недостаточность социологического описания, переходя на язык диалектического материализма. История не позволяет отказаться от этого языка: после реализации сценариев и дискурсивных практик классовой борьбы говорить о сословиях – значит, недоговаривать.
Фактически, Вы вместе в Кантором дополняете друг друга: он утверждает, что надстройка влияет на базис (что, безусловно, диалектически верно), Вы утверждаете, что базис определяет надстройку (что, безусловно, диалектически так же верно). Более того, когда Вы утверждаете, что необходимо начать с базиса, то Вы, будучи диалектиком, утверждаете и необходимое изменение надстроечных областей. Vice versa Кантор.
К сожалению, ни он, ни Вы не вводите синтетического понятия, обозначающего всю диалектику базисно-надстроечных отношений в их исторической (современной российской) конкретике. Введение же такого понятия помогло бы наметить путь к его «снятию». Рабочей версией такого понятия могла бы стать, например, некрономика – такая организация общества, когда материальные условия его существования обеспечиваются за счет преждевременных смертей его членов, то есть (в явлении) снижения средней продолжительности жизни: недожитые дни и годы миллионов россиян переходят в материальные ценности, обладают которыми по преимуществу страты, получившие статус «верхних». При этом некрономика не сводима к войне, хотя последняя является ее частным случаем. (Примером некрономики может служить и Китай. Так, средняя продолжительность жизни сельских китайцев, то есть почти 2/3 населения этой страны, составляет около 40 лет. Только в Китае быстро умирающие оставляют после себя потомство, а у нас нет; в Китае некрономика интенсивная, у нас же – экстенсивная. Китай развивается путем ускоренного «оборота (времени) жизней», мы проедаем «основные фонды (времени) жизней». Можно было бы рассмотреть примеры некрономик и других стран, в том числе и т.н. «развитых», но это увело бы нас далеко от Ваших «опровержений» Кантора).
3. Несмотря на Ваше неприятие принципа братства, который Вы ошибочно относите к разряду «сказочек из серии пролетарского интернационализма», тогда как этот принцип все же, пользуясь Вашей терминологией, относится к «сказочкам» Христа, Вы соглашаетесь, что этот принцип в современности имеет место, хотя и в превращенном виде. Так, пролетарский интернационализм и братство сменились финансовым интернационализмом и квази-братством, о чем Вы и пишете в Вашем третьем пункте. То есть сам принцип-то остался, хотя и в своей негативной форме.
Кантор, как я понимаю его, считает необходимым распространить действительный принцип братства на все общество, то есть сделать так, чтобы имущественные характеристики индивида были бы иррелевантны при вынесении оценки общественной ценности человека – в этом случае и российская война богатых против бедных потеряла бы смысл. Фактически, Кантор соглашается с Лукачем, считавшем, что коммунизм устранит экономизм как безусловную основу общественной жизни. И, тем не менее, очевидно, что для самого Кантора очевиден утопизм такой трансформации российского социума, потому в его статье и отдается «предпочтение» гражданской войне, братству бедных, а основа для нового общего братства остается «за кадром».
Однако и Вы ее не предлагаете – Вы просто полагаете, что национальный признак, или национальная идентичность, которая, к слову, строится во многом на базе общего (материнского) языка (mothertongue), должны сплотить и бедного, и богатого, коль скоро «внешний враг» готов пожрать и того, и другого. И Вы были бы правы, если бы не надежда богатых на свой интернационал, а, по сути, на доказательную силу сугубого формализма арифметики. Они, как и их пролетарствующие предшественники, тоже надеются на классовую солидарность, то есть готовы пожертвовать своими соотечественниками ради полноправного вхождения в Семью, или «Золотой миллиард». Но их скорее всего, постигнет неудача: в Семью войти не удастся, ибо «арифметика» (денег) не везде одинакова. (Чтобы понять это хотя бы сравните мыслительные затраты на операции умножения восемнадцати на девятнадцать, выраженные через арабские и римские цифры, и Вы увидите, как мало шансов у российских «элитариев» войти в заветный круг).
Если я правильно понял Вас и понял автора, то различие между вами сводится к способу локализации не-брата, то есть врага: Кантор видит непримиримость нынешних богатых и бедных, Вы – невозможность примирения с теми, кому нужны российские, «русские», ресурсы. Правда, только Кантор из вас двоих понимает, что война международная есть инструмент в руках богатых безотносительно их гражданства, и, не видя еще одной возможности, полагает, что уж лучше война гражданская, чем империалистическая. Вы же просто говорите о желательности автаркии, но не видите для нее возможности в мире экономоцентризма («глобализации» в Ваших терминах).
Теперь об одном осень важном и не менее очевидном – уверен, что и для Вас – упущении Максима Кантора.
Автор указывает на отсутствие общего для разрозненных социальных групп языка и одновременно с этим парадоксально утверждает универсальность криминального арго в российском обществе («понятен и бандиту, и интеллигенту»). Согласимся с автором в том, что повсеместное использование арго приводит к обеднению действительности, некоторые ее сегменты становятся принципиально неименуемыми, а значит, выпадают в качестве сфер приложения общественной энергии. Коррелятом этого явления становится государство, точно отметафоризированное Кантор «пирамидой мафиозных кланов». Тем не менее, парадоксальность авторских рассуждений налицо: общий язык одновременно и есть, и его нет.
Ошибка Кантора будет извинительна, если мы признаем, что автор просто не отличает мафию от криминала: мафия всегда противозаконна, криминальна, но не всякий криминал, не всякая противозаконность, мафиозна. Мафию как раз и отличает «неподзаконная» противозаконность, принципиальная ненаказуемость мафиозных преступлений. Как поется в известной песне:
Закон – на улице натянутый канат,
чтоб останавливать прохожих средь дороги
или им путать ноги,
иль возвращать назад.
Кто ростом мал, тот вниз проскочит,
а кто велик – перешагнет…
Именно «великие» составляют мафию, а «ростом малые» – немафиозный криминал. Понятно, что, коль скоро речь идет о законе, законопослушные члены общества, подзаконные, а оттого принципиально некриминальные и уж тем более не мафиозные, суть объекты государственной воли. Заметьте, не отношения между людьми являются точкой приложения этой воли, не общественные отношения и даже не действия граждан, а именно сами граждане. Иначе выражаясь, все, кто живут в согласии с законами, пассивнейшим образом зависят от соотношения политических сил, то есть от степени удовлетворенности интересов действительных социальных групп, под которыми только и можно понимать настоящих политических антагонистов – «мафию» и узко понимаемый криминал, или попросту уголовников. Такова, увы, политическая ситуация в Российской Федерации, и это надо ясно осознавать. И дело тут даже не столько в (психологической) апатии населения – она лишь следствие. Дело – в причине. Значительный объем законодательства (законов и подзаконных актов, всяческих указов, постановлений, положений, инструкций) в РФ служит – в отличие от советского законодательства – не целям позитивного стимулирования социальных практик, а целям их негативной санкционности: выгода извлекается именно что из нарушений закона.
Понимая это, не удивляешься, тому, что Кантор, говоря о введении в широкий языковой оборот лексемы «братство», выпускает из внимания тот факт, что речь о братстве уже ведется. Криминальное (но не мафиозное!) арго в своей основе осуществляется в дискурсе братства, причем этот дискурс занимает центральное положение как раз из-за материальных причин (к вопросу о базисе-надстройке): в тюрьме у людей собственности нет, а потому и реализуется, пусть и в неистинных формах, иной, внеэкономический, способ взаимного признания – осознания себя и другого в качестве человеков, живых душ.
Было бы глупо отрицать очевидное: в настоящее время мафия как принцип господствует над страной. Кантор тут совершенно прав. Но… но «мафия», сведя собственное мировосприятие к арифметике, не владеет языком общества. Оттого мы и наблюдаем всяческие «Липки-подлипки», нормотворчество в языковой сфере, безостановочную – ах, еще один рекорд общения с народом! – говорильню политиков и т.п. шум.
И Вы совершенно правы: в России сегодня нет понятных законов. Но их и не может быть, потому что законы наши, что называется, «не о том». В рамках экономоцентризма, а точнее – российской некрономики, то, что мы называем ошибочно «обществом», состоит из трех страт: «мафии», уголовного мира и … собственно общества, или просто граждан. Первые две группы охотятся на третью, извлекают из этого ресурсы для собственного существования и ведут все дело к тому, что третья группа будет большей частью истреблена, значительно меньшей – растворится в первых. Поэтому законы, так или иначе сводящиеся формально к регулированию ныне главенствующих, экономических, отношений, «людям не понятны» и не «эффективны», ибо буква закона регулирует материальное, но его дух – время. Из этого несоответствия и рождается правовая невнятица, а «мафия» не может легитимировать себя, ибо сама живет ненаказуемым нарушением закона. Она господствует, но не имеет гегемонии. И это противоречие силами одной «мафии» снято быть не может.
Уповая на Ваше великодушие, Владимир, рискну заключением (не уголовным, не бойтесь) отнять еще минуту Вашего драгоценного времени.
Не имея гегемонии и захватывая почти все материальные ценности общества, «мафия» всячески пытается не допустить при этом усиления своего политического противника. Не допустить усиления, которое может произойти только в форме абсорбирования уголовным миром преимущественно не материальных ценностей уничтожаемой группы, то есть путем вовлечения в уголовную орбиту простых граждан, превращения их в деликвентов. И этот процесс идет достаточно высокими темпами, свидетельством чему криминальное арго, которое все сильнее вытесняет русский литературный язык, особенно в молодежной среде. «Мафия» необходимо заинтересована в том, чтобы как можно быстрее извлечь всю возможную прибыль из наличной действительности, «смертью извести людишек под ноль», а уголовный мир, как ни парадоксально, «на стороне жизни стоит», ибо заинтересован в том, чтобы его ряды пополнялись, дабы самосохранением противостоять мафии.
Выполняя свои задачи, противоборствующие группы делают политику. «Мафия» показывает всему российскому «обществу» знамена, на которых начертано слово «конкуренция» (от лат. con currere – совместный бег лошадей по ипподрому, зачастую до состояния загнанности). А уголовный мир, лишенный самой немафиозной фракцией внутри мафии права на слово «солидарность» (от лат. solid – массивный, твердый, неподвижный, не подверженный изменениям), на своих, тюремных стенах вывешивает стяги с лозунгом «братства».
«Мафия» действует. Она предпринимает попытки экранировать «братство» навязыванием господства экономических практик и господства их описания. Новости и кассовые чеки, масс-медиа и массовая культура, групповые культы и мода, судебные постановления и аптечные рецепты – все это призвано не только отвлечь от нарушения закона, но и вытеснить дискурсы, близкие к дискурсу уголовного мира: речь вероисповедную (братство христианское, братство мусульманское), речь об интернациональной семье народов (братство от общей родины-матери), почвенническую национальную речь (братство героев-отцов). Многим сегодня представляется более очевидным, что «мафия» уже не упустит своего, что родственные речи о братстве никогда не станут братством речей, что революция или война в ближайшие годы одинаково мало вероятны, хотя и возможны – ибо диалектически необходимое противоречие внутри мафии (т.н. «элиты») уже проявлено. Но общество как совокупность граждан, за вычетом «мафии» и «криминала», уже сформировалось как общество-в-себе. И уверяю Вас, Владимир, до появления общества-для-себя, «народа», остался один шаг.
- Владимир
Nov 23 2009 7:28PM Весь бред разбирать нет времени, да и очередной ликбез здесь устраивать ни к чему. Ну хорошо, пусть хотя бы заключение, кратко:
1. Прогрессивные страты не живут "по понятиям". "По понятиям" живут банды. Нормальные "страты" создают нормальные и высокоэффективные, но вместе с тем простые и понятные законы, согласно которым жить комфортно и сытно всем слоям ( сословиям) общества. Вход в банду стоит рубль, выход - два;
2. Ни новый социальный язык, ни новая эстетика (как части надстройки), без коренных преобразований в базисе - сложившихся уродливых экономических отношениях и огромной (астрономической) разнице в доходах низшего и высшего сословий не возможны. Как бы красиво все ни объяснялось. Царь, которому до нынешних властителей было ох как далеко, в свое время этого не учел, за что и расплатился.
3. Принцип братства - это сказочки из серии пролетарского интернационализма и всеобщего равенства, а в современной интерпретации - глобализма и мирового господства. В то время, как американцы и европейцы усиленно ищут новые зарубежные источники энергоресурсов ( при этом старательно экономя свои собственные), поскольку "своя рубашка-ближе к телу", брат-русский продает зарубеж еще не добытые и даже не разведанные запасы своих собственных энергоресурсов. Контракты "Газпромом", к примеру, заключаются уже на 2035 год...
Так вот, если в словоблудии товари(сча) Кантора вы видите искры разума и вменяемость аргументации,( к тому же способной изменить общество), то вам-товари(сч) пациент не ко мне, вам в другие кабинеты.
- Небых 2 Владимир
Nov 23 2009 5:28PM А поконкретнее? Что не понравилось в аргументации?
- Владимир
Nov 21 2009 8:01AM Статья столь же "разумна", сколь "талантлива" мазня, на фоне которой запечатлен автор. Старики Леонардо и Кант - перевернулись в гробах.
- Небых
Nov 20 2009 12:15PM Разумная статья, вменяемая аргументация.
- дмитрий
Nov 20 2009 9:22AM это мы уже слышали. "ПРизнать принцип братства более необходимым человеческому обществу, чем принцип соревнования. а кто не согласен - расстрелять
- Владимир
Nov 20 2009 9:09AM Очередной "специалист" с комсомольско-медведевскими страшилками. Но теперь уже стращают не народом с его "бунтом бедных", а богатыми, с их "войной богатых". Что еще придумаете граждане с "музыкальными фамилиями"???
В стране эпидемия гриппа, а в "Новой-Старой"-видимо очередное осеннее обострение.
Поэтому, очередному "мыслителю-рабиновичу" всеже нужно ответить, и желательно - в его же стиле.
Ну так вот, товари(сч) Кантор.
"Крайне неприятная правда", а вместе с ней и "конкретная драма России" в том, что в 1917-ом году, обезумевший от алчности передовой отряд обрезанных рэволюционэров, посмел вторгнуться в Промысел Божий. А такие вещи Господь не прощает!!!
Вчера-сегодня-завтра... Это для человека - жизнь. Для вечности - это нано-нано-нано-нано... Или я не прав, Азазелло?!
- Антон
Nov 20 2009 12:36AM Где сойдутся два еврея, там начинается спор - как жить русским. Надоели!
Уважаемые участники форума! В связи с засильем СПАМа на страницах форума мы вынуждены ввести премодерацию, то есть ваши сообщения не появятся на сайте, пока модератор не проверит их.
Это не значит, что на сайте вводится новый уровень цензуры - он остается таким же каким и был всегда. Это значит лишь, что нас утомили СПАМеры, а другого надежного способа борьбы с ними, к сожалению, нет. Надеемся, что эти неудобства будут временными и вы отнесетесь к ним с пониманием.
Добавить сообщение
Опрос
Чем окончится вооруженный конфликт ХАМАСа и Израиля?
Stringer.Слухи
Stringer: главное
Юлия Навальная не справилась с ролью вдовы героя
Юлия Навальная не справилась с ролью вдовы героя. Вместо того чтобы лететь за Полярный круг разыскивать тело мужа, эта женщина вылезла на трибуну Мюнхенской конференции по безопасности и улыбаясь сделала заявление, что поднимет знамя мужа и возглавит...чт
mediametrics.ru
Stringer.Top-10
- В колонии "Полярный волк" внезапно умер Алексей Навальный
- Новые русские сенсации
- Почему Быков и Акунин купились на розыгрыш?
- Могильный холод
- Мария Певчих - это крот
- Бегите из сетей!
- Можно ли считать Рамзана Кадырова моральным авторитетом?
- Невозвращенцы
- Трегулову все-таки "ушли" из Третьяковки
- Зеленский заявил на украинском завтраке в Давосе, что Путин ненастоящий
Stringer.Персоналии
