«Я НИКАКОГО ВЛИЯНИЯ НА ПУТИНА НЕ ОКАЗЫВАЮ». Часть I
15 Августа 2001

• Версия для печати

Он был премьер-министром всего восемь месяцев. Но он не был «одним из».12 сентября 1998 года с назначением Примакова главой кабинета министров закончилась эпоха Ельцина. С этого самого дня «семья» начала лихорадочный поиск замены Примакову и преемника Ельцину.

Всего за восемь месяцев Евгений Примаков создал новую модель власти в России при больном, но все же действующем президенте. Примаков показал, каким должен быть преемник Ельцина.

Примаков создал механизм перетекания власти от президента к премьеру. «Семья» механизмом воспользовалась. Что из этого получилось, другое дело.

О своем премьерстве, о взаимоотношениях с «семьей», о конце эпохи Ельцина и о формировании новой модели власти Евгений Примаков написал в своей новой книге «Восемь месяцев плюс...» и рассказал в интервью «!».

ОХОТА К ПЕРЕМЕНЕ МЕСТ

- На заседании по подготовке празднования третьего тысячелетия Ельцин бросил ставшее знаменитым «Не так сели». Мне даже говорили, что президент при этом плюнул. Это было?

- Нет, не было.

- Ну, значит, это обычные слухи. В любом случае с этого момента стало понятно, что правительство Евгения Максимовича Примакова или премьер Евгений Максимович Примаков окончательно перестали устраивать либо Ельцина, либо «семью».

Если до этого момента варианты отставки Примакова обсуждались в кулуарах, то после ваша скорая отставка стала очевидна всем.

- Вы знаете, может быть, вам покажется странным, может быть, вы подумаете даже, что я неискренен, но поверьте мне, что в тот момент я не думал о каких-то радикальных переменах. Не думал. Может быть, наивность сыграла роль. Относительная, конечно, наивность. Не могу сказать про себя, что я очень наивный человек.

Когда, например, Ельцин в первый раз спросил мое мнение о замене Густова на Степашина, я тут же согласился. И в этом нет ничего удивительного, так как за две недели до этого события Густов сказал мне, что хотел бы участвовать в выборах губернатора Ленинградской области. При этом Ельцин, предлагая замену, подчеркнул: «Я ведь знаю, что вы друзья со Степашиным». Я вам честно абсолютно говорю: до сих пор не думаю, что уже тогда Степашин был намечен в качестве моего, так сказать, преемника.

- Евгений Максимович, вас действительно невозможно назвать наивным человеком. Неужели вы не понимали, что замена Густова на Степашина - это первый удар по независимости правительства Примакова?

- Я представлял себе, что могут в какой-то степени использовать факт назначения Степашина в качестве первого зама. Использовать как способ оказания на меня давления. Хотя еще раз подчеркиваю, что со Степашиным я в дружеских отношениях и лично к нему никаких претензий предъявить не могу.

Замыслы такие у «семьи» могли быть. Но в тот момент я не думал, что это означает уже принятое решение о моем отстранении. Потом, много было показателей того, что Ельцин еще колебался. Наряду с этой театральной «выходкой» с пересаживанием (не помню, чуть-чуть до этого или после этого) Ельцин, например, заявил: «Нет такого клина, который можно вбить между мной и Примаковым». Он это говорил.

- И все равно это выглядит по меньшей мере наивно. Вы же работали в правительстве и должны были знать, что Ельцин сменил несколько команд. Всегда это происходило очень неожиданно. Никогда заранее он не объявлял о принятом решении. Всегда: похвалил, а потом снял.

- Здесь было несколько другое. Может быть, не полностью из-за своей наивности, но я в тот момент не мог поверить, что они решатся отправить правительство в отставку. Таких прецедентов просто не было, когда правительство поддерживалось большинством Думы. Когда правительство вывело страну из такой критической ситуации, которая была в августе 1998 года. Когда правительство в принципе уже договорилось с Международным валютным фондом. Когда начался устойчивый, ну, может быть, не устойчивый, но, во всяком случае, начался рост.

Начался рост - значит, перелом тенденции был налицо. И в этих условиях идти на такую меру?..

БЕЗ «СЕМЬИ»

- Вы в своей книге прекрасно описываете нравы «семьи». Пунктирно, не фокусируя внимания на проблеме, но предельно откровенно: интриганские узкоклановые интересы, наплевательское отношение к стране, жажда власти и стремление сохранить возможность распоряжаться даже не страной, а ее колоссальными ресурсами. Почему же вы пытались противопоставить им логику продуктивной деятельности правительства?

- Мне казалось, что на том этапе нет еще полной идентичности по вопросу о моем снятии между Ельциным и «семьей». Ельцин, в общем-то, был, конечно, недееспособен. Но, я об этом написал в книге, на какие-то промежутки времени он становился самим собой. Пускай это были недолгие часы, но он мог быть самим собой.

Сейчас, если смотреть ретроспективно, эти сомнения отпадают, может быть. Но в тот момент мне казалось, что Ельцин еще не полностью совпадает с «семьей» в своем выводе о необходимости менять правительство.

- Сейчас уже не вызывает сомнений, что замена Густова на Степашина была одним из самых ключевых моментов в судьбе правительства Примакова. Все прекрасно понимали, что менять Примакова и приводить человека со стороны было нельзя. Нужен был человек, который придет изнутри правительства, человек, который будет ассоциироваться с правительством Примакова и самим Примаковым.

В книге у вас сказано, что Степашина пролоббировал Чубайс. Кстати, теперь понятно, почему Волошин и Аксененко «конвоировали» Степашина, когда он летал в Сочи к Ельцину утверждать новый кабинет министров, который позже будет назван «правительством Абрамовича». Хотя это уже не важно. Важен сам факт замены. Пресса «отстреляла» этот факт в том духе, что «Примаков сдал Густова», что стало одним из ударов по имиджу Примакова и подготовкой к отставке Примакова одновременно.

- Но это не соответствовало действительности, я описал ситуацию с Густовым в книге. Он сам попросился в губернаторы. Это был единственный случай, когда при мне кто-то уходил из правительства.

Хочу подчеркнуть - единственный случай. Потому что с самого начала правительство, которое я возглавлял, было уникальным в этом отношении. Все назначения и все приказы об уходах были подготовлены только председателем правительства. Ни одного назначения, как это было раньше, когда Виктору Степановичу назначали заместителей без его ведома, не могло произойти.

- То, что Примаков пришел в Белый дом не как временная фигура, а как самостоятельный политический игрок, стало понятно после назначения Зубакова руководителем правительственного аппарата, а Маркаряна руководителем секретариата премьер-министра. Зубаков и Маркарян работали с вами сначала в СВР, а потом в МИДе.

Самостоятельность правительства Примакова действительна была феноменом для эпохи Ельцина. Вам удалось сформировать правительство, которое опиралось не на Ельцина, не на Чубайса, не на Березовского, не на Абрамовича, а на поддержку Думы и Совета Федерации. Позже Павловский скажет по этому поводу, что Примаков создал модель оппозиции внутри власти, модель перетекания харизмы из Ельцина в Примакова.

В принципе, почему это удалось? «Семья» боялась, что если ограничить вашу самостоятельность, то вы откажетесь от поста премьера, и тогда - крах? Или они рассчитывали позже свалить на вас последствия дефолта, как свалили дефолт на Кириенко?

- И то, и другое. И то, и другое, я думаю, еще и третье. Третье заключалось в том, что все были растеряны. Ельцин, например, в присутствии Черномырдина и меня, когда я отказался наглухо, предлагал пост премьера Маслюкову...

- Пытался привлечь коммунистов на свою сторону?

- Нет-нет, это просто от растерянности. Надо было выиграть время, потому что не было поля для маневра. Ельцин уже обещал еще раз направить в Думу предложение с кандидатурой Черномырдина. Он знал, что Дума и в третий раз не проголосует за Черномырдина. Роспуск Думы в момент, когда страна была в руинах, мог вывести людей на улицы.

Ельцин хотел выиграть время. Он надеялся хоть как-то заткнуть эту дыру. Поэтому мне и не мешали первое время. Уже потом, когда ситуация выправилась и стабилизировалась, «семья» начала откровенную игру против меня.

Волошин в одном из своих интервью, уже когда я ушел из Белого дома, сказал, что Примаков в экономическом плане неправильно вел линию. В то время, когда у нас существует организованная преступность, Примаков руку поднял на экономическую преступность. Вот что Волошин поставил мне в самую высшую, в кавычках, заслугу. И собственно говоря, показал, почему я стал персоной non grata.

Через все интервью Волошина красной нитью проходит тема, что в момент первоначального накопления капитала или перехода к рыночной экономике каждого директора посадить можно было, потому что все они нарушали закон. А я, дескать, воспользовавшись этим, готовил массовые репрессии. Так вопрос даже не стоял, и я в книге об этом пишу. Я бы на массовые репрессии не пошел никогда. Не пошел бы. Но в то же время я считал, что очень жестко надо себя вести и в отношении коррупционеров, и в отношении тех, кто нажился нечестным путем. И продолжал эту практику. К сожалению, таких было немало. Вот, собственно, с этого и началось.

Я к «семье» никогда не принадлежал и никогда не мог принадлежать, ни по своему убеждению, ни по годам прожитой жизни. И поэтому я был чужим для них абсолютно. Оставался чужим и остаюсь чужим. Они подчас враждовали между собой, но интересы их совпадали, могли на каком-то этапе совпадать. А со мной у них интересы не могли совпадать. Потому что я не участвовал ни в каких их делах.

- Тем не менее вы прекрасно понимали роль «семьи» и в стране, и в Кремле. У вас в книге описан момент, когда вы дали согласие возглавить правительство. Согласились вы после разговора с Валентином Юмашевым и Татьяной Дьяченко?

- Нет, это был Шевченко (шеф кремлевского протокола. - «!»). Юмашев и Дьяченко стояли рядом и молчали. Говорил Шевченко. И говорил очень возбужденно и очень эмоционально. Шевченко говорил о том, что я не могу отказываться, когда все рушится, когда президент в любой момент может упасть - сказано это было в присутствии Дьяченко, когда нет ни власти, не будет ни парламента, экономики нет практически, правительства нет.

- То есть вы никак не корректировали свои действия с «семьей»?

- Нет. Для того чтобы вы полнее поняли мои тогдашние настроения и чувства, хочу напомнить, что во время нахождения на посту министра иностранных дел и до этого, когда я возглавлял Службу внешней разведки, у меня с Ельциным были очень хорошие отношения. Я никогда на себе не испытал ставших для других привычными окриков, грубости, начальственного тона. Поэтому у меня была полная уверенность, что он ко мне относится с уважением.

Уверенность была, и не надуманная. Я ведь докладывал ему каждую неделю. И будучи главой СВР, и возглавляя МИД. У меня тогда не было представления о каком-то клане, который правит страной, находясь за спиной Ельцина.

- И когда вы узнали о «каком-то» клане?

- Когда началась кампания против меня, я пригласил к себе Дьяченко. Я искренне говорил ей: «Что вы меня отодвигаете? Я заинтересован так же, как и вы, чтобы Ельцин сидел в кресле президента до окончания своего срока. Более того, в тактическом плане я заинтересован так же, как и вы, чтобы показать, что президент работает. И давайте вместе думать над этими вещами».

Она мне в ответ на это просто сказала: «Да что вы, Евгений Максимович, мы вас так уважаем!» Вот тогда я понял, что что-то варится за моей спиной, а потом я уже это почувствовал.

ВНЕ ИГРЫ

- Вы в свое время работали в команде Горбачева, а Ельцин ненавидел все, связанное с именем Горбачева. Как вам удалось сохраниться и сохранить себя в этом правительстве мальчиков в розовых штанишках, как их назвал Руцкой, по-моему. Вас наверняка раздражали их дилетантизм и скороспелость принятия решений. Как вы смогли сохранить уважение и почтение со стороны президента?

- Я занимался теми вопросами, к решению которых был подготовлен всей своей жизнью. На посту руководителя внешней разведки я занимался аналитикой в связи с внешней политикой. На посту министра иностранных дел я занимался уже самой внешней политикой.

Я абсолютно не был вовлечен в кадровые игры. Никогда активно не вовлекался в выработку внутренней политики, во все эти «разборки». Хотя у меня было свое мнение, и я его высказывал тому же Ельцину. Поэтому я был как бы и внутри, и со стороны.

В своих мемуарах Ельцин акцентирует внимание на том, что я приносил ему, будучи премьер-министром, компроматы на кого-то... Это смешно, потому что к нему приходили на доклады все руководители спецслужб. А вы сами хорошо понимаете, что они никогда не делятся этими материалами, а сами приносят их в клюве главе государства.

МВФ ЗНАЛ О ДЕФОЛТЕ!

- Вы по доброму, очень хорошо отзываетесь в своей книге обо всех, с кем вам довелось работать. Однако это почему-то не относится к представителям Международного валютного фонда. В диалогах с представителями МВФ, которые вы приводите, чувствуется некое их пренебрежение к России...

- Вы уловили очень важный нюанс. Из тех переговоров, которые я провел с представителями МВФ, действительно можно было сделать вывод, что они приехали к нам как профессора, чтобы научить, как жить, своих учеников.

Сначала они проявили полное неприятие Маслюкова. Требовали, чтобы с ними вел дела Задорнов. Мы пошли на это. Кстати, Задорнов проявил себя в правительстве с очень хорошей стороны. И все-таки я настоял, чтобы Маслюков оставался во главе всей нашей группы, работающей в Международном валютном фонде.

Почему? Потому что отступление по этому вопросу означало ослабление позиций Маслюкова. Он был руководителем экономического блока в правительстве, первый зам. Если бы я вывел его из игры с Международным валютным фондом, то было бы ясно, что либо я действую под диктовку МВФ, либо я считаю, что Маслюков не должен возглавлять экономическое направление в правительстве. Ни то, ни другое не входило в мои планы, и я так не видел обстановку.

Маслюков остался. Но самое главное, что Международный валютный фонд его принял. Отношения России с МВФ - это целый ряд вопросов, которые еще исторически возникнут и будут изучаться.

- Полностью согласен с тем, что взаимоотношения России и МВФ требуют серьезного изучения. А также роль «семьи» в этих взаимоотношениях. Но в данном случае речь идет о ваших отношениях с представителями МВФ. Описывая в книге переговоры с директором-распорядителем фонда Мишелем Камдессю, вы даже допускаете фразу «с ехидной улыбочкой». Люди, знающие вас, могут трактовать ее как крайнее раздражение...

- Ну, может быть, Камдессю хотел и стремился сделать что-то полезное для нас, но он подчинялся тому, что ему говорил Вашингтон. К тому же Камдессю защищался. В конце концов, он ушел в отставку еще и потому, что его могли спросить: «А как ты мог иметь дело с теми, кто расхищал выделяемые России средства?»

Кстати, Камдессю мне сказал, что он против «треугольника». Против того, чтобы деньги МВФ переводились сначала в какую-то третью страну, а потом уже в Россию непосредственно. Он не сказал почему-то моим предшественникам об этом. Почему?

Почему он мне сказал, что ему обязательно нужно письмо Генеральной прокуратуры, в котором говорилось бы, что никаких претензий нет к бывшему руководству Центрального банка? А почему он раньше не говорил об этом?

Наконец, после того как я узнал от Задорнова о том, что МВФ был осведомлен о решении по дефолту, можно было спросить: «Что вы вообще с нами разговариваете, как учителя? Ведь вы расхлебываете ту политику, которую сами санкционировали, результат этой политики, ее последствия». Так что позиции у МВФ были, мягко говоря, не особенно сильными.

- Слова Задорнова о том, что МВФ был заранее осведомлен о принятии решения по дефолту, одно из самых скандальных мест в вашей книге. В книге вы задаете вопрос по поводу размещения евробондов на четыре миллиарда накануне дефолта.

- Я просто задал вопрос.

- Можно задать еще один вопрос. Буквально за несколько дней до дефолта был кредит от МВФ на поддержание стабильности рубля. Почти пять миллиардов долларов были переведены прямиком, в нарушение российского законодательства, на счета Центробанка. Куда они делись? По этому поводу мне в свое время зарубежные корреспонденты рассказывали, что глава ЦБ Сергей Дубинин на любые вопросы отвечал, что он боится за свою жизнь...

- Мне трудно что-либо добавить к тому, что написано в книге. Я всегда пишу и говорю только то, что я лично твердо знаю, когда у меня есть подтверждающие документы. Поэтому оставим эти вопросы за кадром.

- Но вопросы остаются.

- Да, вопросы остаются.