Украинский год в России
1 Января 2006

• Версия для печати

Евгений Гильбо

Впервые со времен тишайшего Алексея Михайловича украинский вопрос стал в 2005 году основным вопросом русской политики – как внутренней, так и внешней. Оранжевая революция, всплеск русофобии, начало жестокой дискриминации русскоязычного населения, превращение Украины в инструмент антирусской стратегии НАТО, а под конец еще и склока вокруг цены на газ – все это было в течение всего года предметом размышлений и споров по всей России.

2005 год по праву может быть назван «украинским годом» в России. Наступление года 2006-го – хороший повод обсудить его уроки и понять, как в новом году развитие коллапса украинской государственности будет влиять на дела в России.

Ситуация, в которую попал помаранчевый режим с вопросом о поставках российского газа, в комментариях СМИ и официозных аналитических статьях подается исключительно в контексте русско-украинского противостояния. На самом же деле, эта ситуация есть следствие глубочайшего непонимания украинской политической элитой европейских политических реалий. Хотя Газпром и Путин играют в этой истории на подмостках первую скрипку, за кулисами режиссура процесса ведется из Европы. А еще точнее – из Германии.

В России публика не имеет даже приблизительного представления о том, в какой мере русская политика давно уже является заложником интересов Германии. Забавно, что даже такой амбициозный политэконом, и экономический советник президента Путина, как Андрей Илларионов, комментировал ситуацию с «газовым конфликтом» между Россией и Украиной в таком же банальном ключе, как и просто малоинформированные доброхоты.

На первом плане в комментариях всех СМИ – зависимость России от американской политики. При этом СМИ и дежурные официозные аналитики никак не могут объяснить, почему РФ часто становится жестко поперек американской политической линии.

«Газпром» давно уже является компанией в значительной степени германской. Его покупатели – два германских монополиста. Других покупателей по большому счету нет, а значит, нет и альтернативы этим контрагентам. Само существование «Газпрома» и благополучие экспортных поступлений в Россию обеспечивается лишь теснейшим политическим альянсом с этими компаниями, а значит – и с Германией. Деньги шума не любят, а потому публично это не обсуждается. Гораздо проще вывешивать шумовую завесу вокруг телодвижений Буша или перипетий палестинской склоки, и фиксировать внимание на позиции России в этих ничего для нее не значащих направлениях.

Украина в этом контексте – третий младший партнер в альянсе. Первым партнером в союзе монополистов всегда является покупатель-сбытовик (денежки через него приходят, он и хозяин), вторым – производитель, третьим – посредник-транспортник. Разумеется, первый партнер, а именно, Германия, так или иначе заинтересована в обеспечении стабильности всего альянса. Для этого ему надо иметь контрольный или хотя бы блокирующий пакет у партнеров, и за это он готов неплохо раскошелиться.

В России давно уже отучились путать национальный суверенитет и принадлежность капитала тем или иным компаниям. Покупка немцами автомобильного концерна «Крайслер» никем в США не была воспринята как конец суверенитета этой страны, как и покупка голландцами крупнейших итальянских банков. В силу этого никто ничего предосудительного в желаниях партнера не увидел, и было решено пойти ему навстречу и скинуть ему акции по хорошей цене, пока конъюнктура рынка позволяет эту хорошую цену взять. Разумеется, немцы возжелали скупить совместно с «Газпромом» и украинские газопроводы, дабы уверенно контролировать поставки газа в Европу. Украинские власти не возражали, и дело к концу 2004 года было уже на мази.

Но «оранжевая революция» спутала все карты. В какой мере желание навредить немцам присутствовало в мотивации организаторов этого действа – сказать трудно. Но уже к лету украинские националисты сумели захватить контроль над газораспределительной системой и сорвать намеченную сделку.

Немцы поняли, что нестабильность Украины является уже неустранимой. В силу этого было принято решение строить газопровод по балтийскому дну морскому, чтобы обойти весь пояс нестабильности – заносчивых поляков, непредсказуемого батьку Лукаша, рижскую президентшу и вечно чреватых импичментами литовцев. Значение этого трубопроекта для немцев столь велико, что обеспечивать его политическое прикрытие кинули бывшего канцлера Шрёдера.

Но и сдаваться братский рурско-ямальский газовый альянс также не посчитал достойным. Тут-то и было принято совместное решение проучить режим «оранжевых». Но поскольку отвертка была врублена не сразу, в Киеве успели расслабиться. А врубали «отвертку» не сразу по простой причине – ждали выборов.

Впрочем, в этой истории имел место еще один промежуточный сюжет. О покупке «Нафтагаза» договаривались еще с Кучмой, и тесно увязали с ним вопрос об «откате». «Откатом» в этой истории должна была стать покупка немцами у зятя Кучмы за 5 миллиардов долларов никому не нужного завода «Криворожсталь», приватизированного им за бесценок. Помаранчевые власти, разумеется, прознали, что имеется криворожий интерес на пять миллиардов, а потому у зятя Кучмы предприятие конфисковали и бросились продавать на аукционе. Немцы поняли это как готовность новых властей поддерживать старые договоренности и прислали некоего индуса проплатить «откат».

Но помаранчевые власти деньги взяли, а намека, что покупка тесно увязана с продажей немцам газопровода, решили не понять. Вот так кинули немцев оранжевые власти Украины.

Немцы не впервые столкнулись с таким вертким поведением, но впервые со столь открытым кидаловом. Англичане в таких случаях не церемонятся и сразу начинают войну, но у немцев теперь не бисмарковские времена, так что бомбить ющенкову дачу возможности у них нет, и пришлось ограничиться войной на газовом фронте.

Реакция помаранчевой стороны на объявление ей войны русско-немецким альянсом была выдержана в лучших традициях троцкизма. Известный русский военачальник Троцкий, превознесенный столь же крупно разбиравшимся в военном деле генералом Волкогоновым, в аналогичной ситуации выдвинул принцип «ни войны ни мира», то есть мира не заключим, и воевать не будем». Как и Троцкий, помаранцы рассчитывают на то, что у контрагента на переговорах сдадут нервы от такого неординарного блефа. Что будет, если нервы не сдадут, они даже и думать боятся.

Сегодня стабильность режима Путина более всего опирается на поддержку германских партнеров Газпрома. Но с другой стороны, и у этих партнеров есть враги, весьма заинтересованные в дестабилизации и режима Путина и ситуации в Германии. Поэтому страх Кремля перед влияниями извне вполне обоснован. Только вот пытаться интерпретировать его путем попыток перенесения украинских образцов на московские реалии – дело не продуктивное.

Площадная революция в России невозможна не только потому, что представить здесь такой же альянс демократов-западников с патриотами-националистами, какой имел место в Киеве, просто смешно. Впрочем, перед революцией 1917 года взаимоотношения демократов и националистов были точно такими же скверными, как сегодня, зато после октября 1917 года все они оказались в одной упряжке и одних «правительствах». Но это только потому, что их просто смыло революцией в канализацию всем скопом, а власть получили совсем другие силы, на политическом пространстве до того невидимые.

Россия – не Украина. Россия – страна мощной, укорененной и весьма традиционной бюрократии. А значит, без поддержки этой бюрократии невозможен традиционный бизнес. Значит, политические силы так или иначе на эту бюрократию завязаны. Поэтому в легальной политике есть только административный ресурс, и болтология при нем. Следовательно, легальные политические силы против власти никогда не пойдут, и даже если глава бюрократии преподнесет им эту власть на блюдечке с каемочкой, больше полугода им власти не удержать.

В силу этого механизм революций в России существенно отличается от восточноевропейских «бархатных» сценариев. В конечном счете, власть достается силе весьма радикальной, не национальной и не демократической, в любом случае, а мессианско-орденской¸ реализующей узкоклассовый интерес бескомпромиссным и максимальным действием и оседлывающей ради этого бюрократическую машину.

Может ли такая сила сложиться в рамках нынешнего российского общества?

*

Здесь мы подходим к самому интересному. Ясно, что российская нетократия еще не достигла даже минимальной зрелости, а постиндустриальный рынок еще уступает по оборотам энергосырьевому. В силу этого в ближайшие годы она претендовать как класс на власть не может в принципе. Но при этом в ее рамках вполне может сложиться сила, которая сможет претендовать на власть.

Надо сказать, что мир нового правящего класса совершенно не демократичен. Причина этого в том, что постиндустриальная экономика носит не рыночный, а институционально-монопольный характер. Власть в постиндустриальных бизнесах и в секторах постиндустриального рынка неизбежно складывается как монопольно-волюнтаристическая, и ограничена она может быть также не рыночным рычагом – волюнтаризмом конкурентов и контрагентов. Положение куратора сети походит на определение русского политического строя госпожою де Сталь: «абсолютизм, ограниченный удавкой».

Поскольку политические режимы обычно порождаются формой власти в экономике (по определению Маркса «базис» производственных отношений порождает «надстройку» политических структур), то монопольно-волюнтаристская форма производственных отношений в постиндустриальной экономике порождает неизбежно антидемократическую идеологию и антидемократические процедуры согласования интересов. В тех странах, где нетократия уже получила значительную долю власти, мы видим резкое ослабление и низведение до роли клоунады традиционных буржуазно-демократических политических структур типа парламентов, правительств и президентств, в то время как наиболее существенные решения принимаются узким кругом руководителей, в том числе, как ни странно, руководителей СМИ, сетей, аналитических и лоббистских групп, которых никто не контролирует. Причем вхождение в число принимающих решение лиц происходит «по силе», а сами решения принимаются вовсе не голосованием.

Наиболее прагматичные и наименее склонные к сантиментам прошлого нетократы сегодня придерживаются явно антидемократических установок на реальность. Эту идеологию постепенно оформляют наиболее сильные аналитики и идеологи этой среды. При этом их идеология заодно и абсолютно антипатриотична, просто в силу глобального характера их рынков. На этой волне формируется сила, в равной мере чуждая как патриотизму, так и демократии, и готовая наслать чуму на оба эти дома. При этом сила эта совершенно не склонна к сантиментам в силу привычки к абстрактным операциям и сопутствующему им цинизму. А значит, в конечном счете, формируется сила, готовая в реализации своих интересов идти до конца, вплоть до полной расчистки политического поля от элементов нынешнего «гражданского общества».

Так или иначе, эта сила найдет поддержку в недрах спецслужб России, уставших от необходимости работать в рамках либерального блудословия. Служить ей будет рад и средний слой бюрократии. А значит, на вопрос из президиума, кто сможет теперь управлять Россией через некоторое время можно будет снова услышать картавый выкрик «есть такая паг’тия!»

В прошлом году я уже описывал сценарий предстоящей революции. Ближайшее падение цен на нефть и газ будет означать конец углеводородного гешефта, и его совладельцам надо будет срочно фиксировать прибыль и сваливать. Моментом отмашки станет день, когда начнется сокращение так называемых «резервных фондов». Необходимость поделить стоящий на кону куш в 300 миллиардов долларов (самый крупный куш в истории, даже в 1917 году на кону стоял лишь золотой запас в 5000 тонн, примерно 75 миллиардов сегодняшних долларов) повлечет заинтересованность основных игроков в дестабилизации ситуации. И вот тут-то начнется самое интересное.

Об авторе: Евгений Гильбо – журналист и политолог. В недавнем прошлом владелец и издатель газеты «Новый Петербургъ». С 1999 года постоянно проживает в Германии.